Мартин Алексеевич, не дыша, накинул на хозяйку попонку, застегнул где надо, затянул пару ремешков и аккуратно разгладил ткань.

Покрутившись у зеркала, Панюню пришла к выводу, что попона стоит своих денег, но и только. Цветовое решение было подобрано идеально, родной оттенок шерсти – буланый в желтизну – умело приглушён на груди и деликатно подчёркнут сзади, кройка не оставляла желать лучшего, свои четыре-пять граций – которые только и можно ждать от одежды – вещь давала. Не было другого – полёта, неожиданности. Ну или хотя бы вызова или провокации. Впрочем, от Жанны Францевны их и не стоило ждать. Жанна была дорогой портнихой и обшивала пусь, у которых основной проблемой был скорее переизбыток граций, а не их нехватка.

Подумав об этом, поняша мотнула чёрной кудрявой чёлочкой и издала тот самый обиженный звук, из-за которого мама когда-то прозвала её «панюнюшей».

– Мартин, – сказала она, пока лемур деликатно, боясь лишний раз прикоснуться к драгоценному телу, снимал с неё обновку, – ну почему-у-у я такая уродина?

– Вы бесконечно прекрасны, госпожа, – серьёзно и с чувством сказал Мартин Алексеевич, ища в шифоньере свежую ленточку для хвоста. – Вы как солнечный свет. Вы божественны, вся целиком, и нет пятна на вас.

– Это ты говоришь, потому что я тебя заняшила! – топнула копытцем поняша. – А у меня нет даже двухсот граций! Меня никто не любит! Нюююю!

– Вы забрали у меня прежнюю жизнь и дали новую, госпожа, – голос лемура дрогнул, по морщинистым щекам покатились слезинки. – Теперь даже если бы вы отвергли меня, посадили в подвал и я мог бы видеть раз в два или три года золотой узор на ваших копытцах – я и тогда бы остался счастливейшим существом в Вондерленде.

– По-моему, ты поглупел, – бросила поняша. Излияния старого скопца показались ей пошло-приторными.

– Нет, госпожа, – испуганно съёжился Мартин Алексеевич, – меня проверяли месяц назад, мой IIQ сто восемь, я ещё способен служить вам… Поверьте, как только я почувствую какую-либо слабость…

– Ты споришь со мной? Ты хочешь меня огорчить? – поняша повела мордочкой. Лемур схватился за сердце и осел на пол.

– Госпожа… я осмелился… велите наказать… прикажите маналулу… – забормотал он. Альбертина выждала секунды три, пока лемур не погрузится в бездну отчаяния, потом легонько шлёпнула его хвостом по морде, в знак прощения.

– Ты меня не огорчил, – подарила она милость своему челядину. – Проверь почту. Важное отложи, сразу не неси. Будет что-нибудь от мамы – прочитаешь сам, там может быть информация для тебя. И ещё – купи газету.

Спасённый, осчастливленный камердинер ринулся исполнять приказ. Девушка забралась обратно на кровать и принялась задумчиво жевать подушку. Это помогало ей думать.

Надо признать, думала она, что её реальные желания и возможности на редкость хорошо совпадают. Положение дочери при знаменитой матери-пусе и старшей сестре, тоже недавно надевшей балаклаву, было в каком-то смысле идеальным. С няшностью под двести, устойчивым доходом, обеспеченным именными вложениями в Эквестриум-банке, и особым положением её семьи в Кавае она могла смело относить себя или к самой верхушке среднего класса, или к нижней прослойке класса правящего. Второе её на самом деле не особенно прельщало. В компании девочек она могла позволить себе фразочку типа «Ловицкие против таких идей, и это не обсуждается» или рассказать услышанную от матери политическую сплетню. Но никогда не стремилась по-настоящему в тот суровый мир, где Решаются Вопросы.

Во-первых, Аля слишком хорошо помнила, в каком состоянии приходила мама домой после вечерних заседаний комиссии: обаяния в ней оставалось на самом донышке, как в неухоженном котеге.