Женщине, стоявшей на коленях подле иконы, сначала показалось, что погасла свеча. В молельне вдруг сгустилась темнота. Сааведра вскинула голову и увидела в безжизненном сумраке тусклый огонек.

Сердце забилось как молот. Сааведра ахнула, прижала к сердцу ладони и ощутила неровное биение. Сильный удар, затем слабее, слабее… Снова мощные и слишком частые удары. А теперь — с опозданием…

Она попыталась вздохнуть. Не вышло.

«Я не могу дышать!»

— Матра… Матра Дольча… — вырвалось из груди вместе с остатками воздуха. Легкие работали. Но не наполнялись.

Сааведра пошатнулась. Хотела схватиться за стол, удалось — за скатерть. Икона сдвинулась, но не упала. Скатерть вырвалась из руки.

Сааведра запрокинула голову в безмолвном крике ужаса. И упала, одной рукой держась за живот, а другой сжимая дощечку, на которой знаменитый Артурро изобразил лики Матры эй Фильхо.

Рука прошла сквозь икону. Сквозь лак, краску, олифу, дерево. Падая, она даже не покачнула стол, не сдвинула скатерть.

Остро пахнуло маслом, воском, кровью, старой мочой. А еще — папоротником, фенхелем, цветами персика.

В тот же миг она ощутила тяжесть цепи на шее, прикосновение холодного металла к теплому, живому телу.

И тяжесть, и холод исчезли сразу. Исчезли и жизнь, и тепло. Остались только краски, смешанные на мраморной палитре и теперь засыхающие на деревянном щите.

Глава 32

Стоял летний зной. Алехандро трясся и выбивал зубами барабанную дробь.

— Ты… — Он осекся. Судорожно сглотнул. Перевел дух, собрался с силами и начал заново:

— Ты знаешь, о чем тут написано?

Грихальва кивнул.

— Она… Она… — Герцог снова умолк. Снова впился глазами в страницу, которую держал в дрожащей руке. И снова заговорил:

— ..Пишет, что желает моей жене.., моей настоящей жене иметь любящего, преданного ей супруга, а не калеку с разорванным надвое сердцем.

Грихальва кивнул.

— Ты знаешь об этом? Прочел? Грихальва промолчал.

— Но это не правда! Этого не может быть!

— Ваша светлость.

Он не возражал, не пытался утешить. Всего лишь вежливо поддерживал беседу.

Алехандро закричал от боли, отчаяния, бессилия. Разорвал письмо в клочья, швырнул на пол.

— Я верну ее! Верну! Слышишь? Верну! И снова в ответ блеклое:

— Ваша светлость.

— Разыщи ее. Иди к ней! Сейчас же! — У него задергались мышцы лица. — Ты — Грихальва, родственник, самый близкий друг… Найди ее. Я, Алехандро до'Веррада, милостью Пресвятой Матери с Сыном герцог Тайра-Вирте, приказываю!

Грихальва безмолвствовал.

Молчание победило. Алехандро вновь забыл, что он — герцог.

— Номмо Матра эй Фильхо, этого не может быть.

Может. Это случилось. Алехандро слишком хорошо ее знал.

— Сарио… Сарио, скажи, она хочет, чтобы я пришел к ней, упал в ноги… Да! Я должен убедить, что люблю ее, люблю безумно… — Он обвел взглядом рассеянные по полу клочки бумаги и проклял себя — уничтожил то, что, по словам иллюстратора, было написано ее собственной рукой. — Скажи, что это так! — взмолился он со слезами на глазах.

Грихальва лишь покачал головой.

— Фильхо до'канна! Иллюстратор, скажи хоть что-нибудь! Матра Дольча! Стоишь передо мной как истукан, бледный, хоть в гроб клади… Неужели не можешь ничем помочь? Объяснить? Посоветовать?

— В письме довольно ясно сказано, что найти ее не удастся. И вернуть. — Наконец-то в голосе Грихальвы появилось нечто похожее на участие.