На трибуне один оратор сменял другого, их речи монотонно текли под аккомпанемент уличного гула и шума проезжающих мимо лиловых автобусов. Изабелла все это слышала уже неоднократно, впрочем, так же, как и все остальные, если судить по вялости и апатии толпы. Публика оживилась, только когда пролетавший высоко над трибуной голубь выпустил белую струю, угодившую точно на сверкающую лысину очередного оратора, и Белла громко провозгласила:

— Позор фашистской птице, агенту расистов Претории! Все долго смеялись.

Митинг закончился голосованием по резолюции, требующей немедленной отставки незаконного режима Джона Форстера и передачи всей власти народно-демократическому правительству Южной Африки. Согласно заявлению организаторов митинга, резолюция была принята единогласно, и Майкл заметил, что теперь Джон Форстер наверняка умрет от страха. Затем митингующие разошлись куда более мирно, чем футбольные болельщики после матча.

— Давай заскочим в бар, — предложил Майкл. — У меня малость пересохло в горле, пока мы сбрасывали все эти фашистские режимы.

— Тут есть неплохое местечко на Стрэнд, — отозвался Нельсон Литалонги.

— Так веди нас туда, — распорядился Майкл. Когда они расположились у стойки, он заказал всем выпивку.

— Ну что ж, — подытожила Изабелла, потягивая имбирное пиво, — все это самая что ни на есть пустая трата времени. Пара сотен горлопанов, умеющих только сотрясать воздух, никогда и ничего не изменят.

— На твоем месте я не был бы так уверен в этом. — Майкл тыльной стороной ладони вытер пену с верхней губы. — Пока это всего лишь первая, еле заметная рябь на воде, плещущейся у подножия дамбы, но, возможно, скоро она перерастет в маленькую волну, затем в прилив и в конце концов во всесокрушающий девятый вал.

— Да брось ты, Микки, — бесцеремонно отмахнулась Изабелла, — Южная Африка слишком сильна и богата. Америка и Великобритания слишком много в нее вложили. Они никогда нас не предадут; и они вовсе не заинтересованы в том, чтобы мы отдали наши неотъемлемые права своре дикарей, свихнувшихся на марксизме. — Она повторяла прописные истины, которые так часто слышала от отца за последние три года; он говорил это буквально в каждом своем выступлении. И она совершенно не ожидала столь бурного и язвительного натиска со стороны своей матери, сводного брата, Нельсона Литалонги и двух десятков цветных обитателей гостиницы «Лорд Китченер», который последовал вслед за ее заявлением. Их аргументы буквально сбили ее с толку. Это были явно не лучшие минуты ее жизни. И когда они с Майклом вечером вернулись на Кадогэн-сквер, она была потрясена и подавлена.

— Они с такой яростью и злобой обрушились на меня, Микки.

— Это и есть та самая новая волна, что надвигается на нас, Белла. И нам, чтобы устоять, нужно попытаться понять это и договориться с ними.

— Но ведь они не могут сказать, что с ними плохо обращаются. Вспомни няню, Клонки, Гамиет, да и всех остальных наших людей в Велтевредене. Я хочу сказать, Микки, ведь им живется гораздо лучше, чем большинству белых в этой стране.

— Я прекрасно тебя понимаю, Белла. Можно до бесконечности взвешивать все «за» и «против», но в конце концов ты неизбежно придешь к одному, самому главному выводу. Что они люди, такие же, как и мы сами. А некоторые из них куда лучше нас. А раз так, то по какому праву, божескому или человеческому, можем мы отказаться разделить с ними все, что есть в нашей родной стране?

— Все это очень замечательно в теории, но сегодня они говорили о вооруженной борьбе. А ведь это женщины и дети, разорванные на куски. Это кровь и смерть, Микки. Это то, что делают ирландцы. Об этом ты подумал?

— Честно говоря, я не знаю, что тебе ответить, Белла.