На мгновение их взгляды встретились, и в эту минуту, затаив дыхание, она осознала, что сдалась. В эти короткие секунды их желания были как кроваво-красное облако его упавшего плаща, такие чистые и такие искренние, такие сильные, такие смелые и неостановимые. Эрин опустила глаза, встала на колени перед ним, покорная и гордая, и стала снимать его обувь.

Олаф запустил пальцы в ее волосы, но она не взглянула ему в глаза, а расстегивала пояс. Он позволил ей снять его, лаская темный, как ночь, шелк ее волос своими дрожащими пальцами. Он снял рубаху через голову и бросил ее на пол и снова завладел ею; нежное обнаженное тело безжалостно дразнило его плоть и ублажало его, доставляя сладкое чувственное наслаждение. Ему были приятны ее инстинктивные движения, ритмичные касания его груди ласковыми холмиками. Ее губы целовали его плечи, а пальцы чувствовали силу и крепость его плеч и рук, когда она касалась их, она ласкала завитки золотистых волос на его груди.

Эрин низко наклонилась над ним снова, прикосновения ее ласковых пальцев становились более смелыми, ее губы дразнили, причиняя страдания, касаясь с легкой нерешительностью и огромной страстью. Она отдала себя всю, играя в чувственную любовную игру, которой он так хорошо обучил ее. В нем разгорался огонь, который нельзя было сдержать.

Олаф потянулся к жене, стеная от глубочайшей страсти. Он отнес ее на руках в кровать. Его взгляд встретился со взглядом изумрудных, ослепительно сверкающих глаз, это было все, чего он желал. Она улыбнулась, и снова ее глаза отразили красоту и тайну происходящего.

Он лежал рядом с ней, ее волосы разметались по подушке. Эрин скользила телом по его телу, ослепительно красивая, и приняла его в свое лоно. Его руки ласкали ее гладкие ягодицы, и вдруг все внутри него занялось огнем, и он притянул ее к себе. Она чуть слышно застонала, отвечая его желанию. Он прижал ее к себе и, наконец, почувствовал облегчение. Когда они оба утихли, он не отпускал ее, он ждал. Через какое-то время он начал опять медленный пульсирующий ритм, который снова воспламенял огонь, хотя ей казалось, что она уже насытилась и не сможет испытать все в полной мере.

— Нет… — прошептала она устало, содрогаясь от плотского наслаждения. — Я не могу, я думаю, что…

— Нет, ирландка, ты можешь. Ты не думай, ты чувствуй, — прошептал он в ответ. Вскоре она опять горячо сжимала его, ее пальцы ласкали его волосы, ногти царапали спину, привнося все новое и новое возбуждение. Он любил ее, он смотрел на нее, наслаждался ею, не мог оторвать от нее глаз. Он чувствовал ее дыхание, находил удовольствие в содроганиях и криках, которые опять потрясали ее нежное тело, захваченное порывом страсти. Время. Он так желал, чтобы оно остановилось. Вскоре напряжение, которое установилось между ними, плавно перешло в умиротворение, и, сладко насытившаяся и утомленная, она уснула. Он смотрел на изгиб ее губ, раскрывающихся при выдохе, прекрасные черты лица, на ее пополневшее изящное тело. Он обаял ее, глубоко вздохнул и, Удовлетворенный, погрузился в сон.

Эрин медленно просыпалась, позволяя себе насладиться приятным чувством удовлетворения. Когда она открыла глаза, то вынуждена была столкнуться с реальностью, и это отразилось болью в ее сознании.

Ночь была для нее и бурей, и убежищем, умиротворением и волшебством. Теперь Эрин могла покинуть золотого викинга, который так крепко спал рядом с ней.

Она заслужила награду. Она могла поехать в Тару, утешить опечаленную мать, обнять отца и забыть о своих печалях. Она сможет оплакать Лейта и Феннена, взывая в молитвах к Богу. Их души должны найти покой на небесах. Ей было необходимо это, необходимо почувствовать себя ближе к тем, кто любил ее сейчас, и к тем, кто уже не сможет любить ее, потому что их пребывание на земле окончилось.