- Какого это ты француза поймал? - спрашивал старик Карнаухова, показывая своим точно обрубленным пальцем на Ароматова.

- Погодите, погодите... Соловья баснями не кормят, - суетился Карнаухов, затаскивая Ароматова в контору. - Ну, брат, прежде всего устроим разрешение вина и елея... Вкушаешь?

- Единую - могу...

- Сначала, конечно, единую!

После трех рюмок Ароматов сразу воодушевился и продекламировал несколько куплетов из Беранже; невзыскательная публика аплодировала артисту, а Безматерных фамильярно хлопнул его своей пятерней по плечу и хрипло проговорил:

- Да ты, кошки тебя залягай, из заправских актеров, что ли?

Выпитое вино, общие похвалы и внимание воодушевили Ароматова; он, потирая руки, раскланивался на все стороны, как заправский актер, и по пути скопировал Бучинского, который все время смотрел на него с кислой физиономией.

- Комедиант! - презрительно пожимая плечами, заявил Фома Осипыч. Которы порядочны человик есть, он никогда не позволит себе...

- Давайте, господа, обедать! - предлагал Карнаухов.

Обед был подан на крыльце и состоял всего из двух блюд: русских щей и баранины. Зато в винах недостатка не было, и Карнаухов, в качестве хозяина прииска, одолел всех. Ароматов сидел рядом с хозяином, и на его долю перепало много лишних рюмок, так что, когда встали из-за стола, он несколько раз внимательно пощупал свою лысую голову и скорчил такую гримасу, что все засмеялись.

- Ну, что, Шекспир? - спрашивал Карнаухов. - А где у вас дьякон, господа? Вот интересно бы их свести вместе?

- Дьякон спит, ваше высокоблагородие, - докладывал Федя. - Они немного не в себе.

- Господа... устгоимте маленькую сцену! - предлагал расходившийся Ароматов. - Я вам один газыггаю опегу.

При помощи двух досок и стульев устроены были две скамьи для публики, а сцена помещалась в переднем углу. Когда публика заняла места, Ароматов с театральным жестом объявил:

- Господа, внимание: увегтюга!

Ароматов заиграл на губах интродукцию. Кто-то подавленно прыснул, а Безматерных захватил обеими руками свою сыромятную рожу и запыхтел, как локомотив. "Господи, прости нас многогрешных", - захрипел старик, когда Ароматов перешел к первому действию и заходил по комнате театральным шагом Сусанина. Пел он разбитым голосом, но роли выдерживал удивительно: номера из женских партий исполнял фистулой. Странно, что первое смешное впечатление исчезло, когда началась драматическая часть пьесы: этот смешной, жалкий чудак умел вдохнуть жизнь в свое паясничество и добавлял жестом и мимикой то, что не мог передать голосом. Наконец, Сусанин падает под ножом поляков; публика готова была зааплодировать актеру, который теперь безмолвно лежал на полу, как настоящий убитый, но он поднимает свою плешивую голову и говорит:

- Тише, господа... сейчас будет похогонный магш.

Ароматов опять растянулся на полу и заиграл марш на погребение Людовика XIV. Это было уже слишком, и вся публика разразилась дружным хохотом. Безматерных не мог выдержать - выбежал на сцену и хлопнул лежавшего на полу Ароматова ладонью прямо по лысине.

- Подлец! - закричал Ароматов, поднявшись с полу.

- А ты дурак... ха-ха!.. - заливался Безматерных.

Вместо ответа обезумевший чудак бросился на старика с кулаками; их едва розняли.

- Вы... все... эксплуататогы! - кричал опьяневший от злости Ароматов со слезами на глазах. - Я агтист... я никого не обижал... я... вы обигаете нагод... Пьете чужую кговь!.. Газбойники!?

- Ох-хо-хо!.. - заливался Безматерных, подставляя ногу неистовствовавшему чудаку. - Ох! горе душам нашим!

- Кговопийцы!.. Вы не золото добываете на пгиисках, а кговь человеческую...

С Ароматовым сделался истерический припадок и его едва могли уложить на постель; нашатырный спирт и холодные компрессы немного его успокоили, но время от времени он опять начинал плакать и кричать:

- Доктог.