- Ну, рябчики-то, кажется, поспели, барин, - проговорил "губернатор", перегребая золу. - А ты, Наська, подавай нам свою малину.

Мы закусили на скорую руку, и я поднялся, чтобы идти дальше.

- А что, старый Заяц поправился? - спрашивал я.

- Ох, не говори, барин! - как-то глухо проговорил старик, махнув рукой. - Помнишь Орелка-то? Беда вышла у них, да еще какая беда... За Никитой-то Зайцевым моя дочь Лукерья. Видел, поди: совсем безответная бабенка, как есть... Ну, поробил этот, грех его побери, Естя; а Зайчиха и стала примечать, што он как будто льнет к Лукерье, к моей-то дочери, значит. Старуха обстоятельная, ну, сторожить сноху, да в лесу где за всем углядишь... Хорошо. Только на той неделе Зайчиха-то и присылает за мной свово Кузьку; наказала, чтобы беспременно я шел к ним. Оболокся я поскорее и побрел к Зайцеву балагану. Прихожу - ну, брат, шабаш!.. Старый Заяц как туча сидит у балагана, молодой Заяц лежит пьяный, а моя Лукерья вся в синявицах... Как увидела меня, вся инда затряслась, побелела. "Что, мол, у вас, родимые, стряслось?" Ну, Зайчиха-то все и обсказала... Видишь, присматривала она за снохой-то, ну, все как будто ничего, а тут как-то поглядела в балагане, а у ней, у Лукерьи-то, значит, под самым заголовьем новешонькой кумашной платок лежит. "Откуда у тебя платок?" "Не знаю..." Ну, старуха сначала побила, значит, Лукерью, а потом пробовала на совесть; нет, заперлась бабенка, и кончено. А откедова быть платку, окромя Орелка? Старухе-то бы за мной послать, может, Лукерья мне-то и повинилась бы, а она возьми да и скажи мужикам... Ну, известно, пошли бабенку куделить с уха на ухо, таскать за волосы, а Никита-то еще ногами ее давай топтать: сказывай, где взяла платок? Избили бабенку в лоск... Ну, послушал я Зайчиху - что мне делать? Пожалеть али заступиться за дочь - скажут, потачу; подумал-подумал, за одно уж видно, мол, терпеть тебе, и давай прикладывать...

- Дура Лукерья-то! - проговорила Настасья.

- Ты больно умна...

- А ты ее за что трепал? Ну?.. Зайцы-то все паршивые, а ты за них же... Я бы знала, что сделать.

- Ну-ко, что?

- Взяла бы да и ушла - черт с вами!.. Естя-то захотел побаловаться над бабой; и подкинул ей платок на зло, а вы давай бабу бить.

- А ведь, оно, ежели рассудить, так, пожалуй, и тово, - согласился старик, почесывая за ухом. - Ну, да дело прошлое, не воротишь...

- Как же, прошлое! - огрызалась Настасья. - Никитка-то вторую неделю пирует, а пришел домой - сейчас колотить жену. Старуха же и направляет, старая чертовка...

- Ну, ладно, разговаривай... Вас, баб, только распусти, так у вас пойдет.

- Терпеть, да не от паршивого Никитки, - ворчала Настасья, сердито сплевывая на сторону. - Разве это мужик!

- А ведь Естя увел за собой у старого Зайца Параху-то, - задумчиво проговорил "губернатор". - Уж чем этот Орелко соблазнил девку - ума не приложу.

До Мохнатенькой от "губернаторова" ширфа было всего с версту. Издали эта гора казалась не особенно высокой, но подниматься пришлось версты две, самая вершина была увенчана небольшой группой совсем голых скал. Это шихан, как говорят на Урале. С вершины шихана открывалась широкая горная панорама, уходившая в сине-фиолетовую даль волнистой линией; в двух местах горы скучивались в горные узлы, от которых беспорядочно разбегались горки по всем направлениям, как заблудившееся стадо овец. Зеленые валы без конца тянулись к северу, сталкивались, загораживали дорогу друг другу, и в сероватой дымке горизонта трудно было различить, где кончались горы и начиналось небо.