Сиур посветил фонариком вокруг – следов разгрома, поисков или ограбления, следов борьбы он, во всяком случае с первого взгляда, не заметил. Включать свет было бы безумием. Его вдруг что-то толкнуло под сердце:

– Она там одна в темноте, в этих глупых кустах, а возможно, любопытство заставило ее… Нет, только не это.

Он вспомнил ее испуганные глаза и то, как она сжала его руку. Волна нежности поднялась только от воспоминания о прикосновении. Он почувствовал давно забытые и неожиданно просыпающиеся у него внутри желания, неопределенные и оттого томительные, как перед прыжком с большой высоты.

Непонятный шорох заставил его затаить дыхание и погасить фонарик. Нет, показалось. Однако пора уходить. Он еще раз осветил неподвижное тело, удивленно хмыкнул… за обшлага рукава зацепилась паутина. Откуда взяться паутине? Старик лазил на шкаф, или под кровать? Не похоже. Смерть настигла его неожиданно. Такие вещи Сиур тоже научился отличать безошибочно.

Ожидание смерти вносит неподдающуюся описанию атмосферу страха, паники, ужаса, отчаяния, оставляя свой отпечаток на теле, словно клеймо. Здесь этого не было. Человек явно не ожидал смерти, не успел осознать, когда она наступила. Смерть пришла и заполнила все пространство квартиры, – именно это ощущение дало Сиуру уверенность, что подозрения девушек имели под собой почву. То есть несмотря на кажущуюся наивность и простодушие, они сделали почти без всяких на то серьезных оснований абсолютно правильный вывод. Старик мертв. Но почему?

Пора уходить. Он сделал все, о чем его попросили. Внезапно Сиур почувствовал себя героем дешевого бульварного детектива. Он чуть не рассмеялся. Но смех застрял в горле – в присутствии смерти шутить не пристало. Труп был здесь – не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий, застывший, холодный и очень реальный.

Жалко старика. На его сокровища, похоже, никто не посягнул, но самую главную драгоценность каждого человека – жизнь – у деда кто-то отнял. Неправда, что старики жизнью уже не дорожат – чем меньше ее остается в запасе, тем неповторимее любое мгновение. Так поздняя осень заставляет ценить последние цветы, наслаждаться теплыми солнечными деньками, которых не замечаешь летом.

Сиур осторожно, не снимая перчаток, открыл дверь в другую комнату, посветил фонариком – ничего. Вещи в порядке, все на местах, дверцы шкафов закрыты, ничего не опрокинуто, не перевернуто. Он задумался. Стараясь ничего не задевать, ни к чему не прикасаться, подошел к входной двери – он редко чего-нибудь боялся; опасался – да, когда это было оправданно.

Сейчас его охватило беспричинное волнение, можно сказать, страх. Этого он очень, очень давно не испытывал. Ситуация, вообщем-то не экстремальная. Бывало похуже, и не раз. Да что там, похуже – не то слово. Бывали отчаянные переделки, была опасность, крайнее напряжение сил, но страха… нет, не было. Что же теперь?

Возникло ощущение холода, как будто смотришь в очень глубокий провал, туннель или бездну – и не знаешь, что там… Сиур тихо открыл дверь, осмотрелся, запер все замки и, никем не замеченный, вышел в темноту двора.

Тина свернулась калачиком на густой траве и притаилась, то закрывая глаза от страха, то пытаясь что-то рассмотреть за окнами Альберта Михайловича. Но ни один блик света не выдал присутствие в квартире человека.

– Может быть, там никого и нет, этот Сиур и не собирался туда лезть, зачем ему надо? Постоит тихонько под домом, придет и скажет, что ничего, мол, не обнаружил, квартира пустая. Да еще, пожалуй, потребует плату за услуги…

Заскрипел гравий, которым во дворе обсыпали клумбу.