Медведь не уходил со двора, он дожидался лесной ведьмы. Дара и объяснить не могла, как это почувствовала, откуда узнала, но поняла ясно, что волхв не уйдёт, покуда с ней не увидится.

Что случится, если Дара не выйдет?

Позади вдруг закашляла Веся. Сестра задрожала, затряслась, и грудь разорвал страшный кашель. Она так и не проснулась, с закрытыми глазами схватилась руками за шею, словно пытаясь сдержать хрипы. Рот её вдруг почернел.

Дара склонилась над сестрой, коснулась ладонью щеки. Что это? Что льётся из её рта?

Пахло кровью.

– Хватит! Я иду! – выкрикнула Дара в отчаянии.

Никто так и не проснулся.

Но Веся вдруг снова вздохнула полной грудью, шумно, жадно и заснула крепче прежнего.

Дара спустилась с печи, оделась в полной темноте.

В распахнутую сенную дверь заносило снег, целый сугроб успело намести. Дара вышла на улицу.

Вокруг избы кружил в хороводе ветер.

Медведь ждал прямо напротив крыльца. Он стоял на задних лапах. Огромный, страшный, дикий. Не зря его издревле звали хозяином леса, среди зверей нет никого сильнее.

– Что тебе нужно, Дедушка?! – слова унёс прочь исступлённый ветер.

Чудовищный зверь чернел огромной тенью среди седого снега. Он молчал, и точно назло вьюга завизжала сильнее, и дверь позади с грохотом захлопнулась. В страхе задребезжали ставни на окнах.

Снег колол щёки, летел в глаза. Дара прикрыла платком лицо, прищурилась, но всё равно с трудом различила волхва напротив.

– Ты можешь сколько угодно угрожать моей сестре, но я снова заполучу силу и тогда отомщу! – пригрозила Дара, кусая губы. – Отступи! Я сильнее тебя!

Он не шевелился. Медвежья голова замерла высоко, гордо. Его будто вовсе не тревожила вьюга.

Ветер задувал под подол. Дара поёжилась.

– Что молчишь? – тихо спросила она в отчаянии.

Медведь будто её не слышал. Может, он вовсе не понимал человеческой речи?

Он опустился на передние лапы.

Дара в ужасе шагнула назад.

Не человек то был в звериной шкуре. Даже не волхв в чужом обличье.

Медведь хищно сверкнул золотом глаз.

Ноги Дары подкосились. Она рухнула без сил, как птица раскинула беспомощно руки, уткнулась лицом в снег, попыталась подняться, но не смогла. Тело не слушалось её, не ей оно принадлежало. Снег засыпал сверху, рос в высокий курган, последние искры золота утекали прочь, и Дара обращалась в лёд и воду, чтобы впитаться в сырую землю по весне, прорасти травой, остаться в земле и землёю стать. Она чувствовала, как прорастали через её тело травы, как её кости обвивали корни деревьев, как разрывали они грудь, как пожирали черви плоть, как чёрные косы обращались в прах, как бежало стремительно быстро время, утекало золотым ручьём прочь, и не осталось на всём белом свете ничего от дочки мельника и ведьмы.

И став землёй, она услышала, наконец, её стон, почувствовала запах гниющей плоти. Жизнь её иссякала. Огонь в сердце потухал.

Она умирала.

И когда минули сотни зим, когда лес забрал своё и позабыл о том, когда земля остыла, и погасли все золотые огни, то тени стали пусты и голодны, а Дара проснулась на печи.

Позади спокойно дышала Веся. Тихо было за окном.

Дара прислушалась к дыханию сестры, повернула голову, чтобы подсмотреть, как заплетает волосы сонная Горица. Женщина стрельнула злыми глазами, поджала недовольно губы. Промолчала. Она была теперь тиха, не говорила с Дарой, не ругала её. В том молчании и покорности слышался страх.

Лесная ведьма сожгла Совин – об этом знали даже в Лисецком княжестве, что уж говорить о тех, кто едва спасся в том пожаре?

Дару саму удивляло, как стыдно, неловко и неуютно ей становилось рядом с Горицей, как невыразимо больно было признавать, что не только разрушенный город её вина, но десятки, быть может, сотни смертей.