Чувственные. Его губы и его улыбка очень чувственные.
Как бы описать, чтобы не обмануть бумагу, ведь образ его столь… и вправду литературный. Наверное, Николя пожурил бы меня за романтизацию, сказал бы, я придаю ему слишком много мрачного чарующего флёра, но ведь мой принц, точнее, барон, и вправду словно сошёл со страниц приключенческих книг о замках эпохи Теней, погонях, перестрелках, сражениях на мечах, о балах, тайных письмах, страстных признаниях и встречах утайкой… я не придумываю и не приукрашиваю! Правда-правда! Мне и самой не верится, что такой человек существует, что он из крови и плоти и что он рядом со мной.
Даже внешность его словно нарочно придумана Создателем, чтобы писать портреты, которые покажут в лучших галереях мира!
Что внешность?! Имя – само имя моего дорогого друга – с рождения наделено особой силой.
Итак, моего нового-старого, точно в прошлой жизни встреченного друга зовут барон Теодор Генрих Карнштейн. Он, кстати, так и сказал, что встреча наша предопределена самой судьбой, и, наверное, мы встречались в прошлых воплощениях, потому что он, пусть и видит меня впервые, но тоже чувствует своей душой, точно мы всегда были вместе.
Сердце оглушительно громко бьётся в груди, и в голове жуткий кавардак. Нужно умыться, привести себя и мысли в порядок.
Итак, начну с самого начала, там, где оборвала своё повествование. В моей одинокой, пропитанной печалью и отчаянием спальне, где я теряла разум и надежду.
Честное слово, я почти поверила, что сошла с ума. Возможно, так оно бы и случилось, если бы не мой дорогой Тео. Он разрешил называть его просто Тео, так зовут его родные и близкие друзья. А мы с ним стали друзьями с самой первой встречи или ещё до неё, с прошлых воплощений. Ведь это судьба, как он и сказал, а я не могу не верить тому, что он говорит, хотя это совершенно безрассудно и глупо, а я никогда не слыла ни безрассудной, ни глупой, но если вы услышите всю историю, то поймёте, что иначе и быть не могло.
Итак, наша встреча произошла в моей спальне. Я пришла в себя, точно вынырнула из жуткого кошмарного сна. Там, в клокочущей тьме комнаты будто ожили стены. Тени, словно волны ледяного океана в бурю, перекатывались, шурша. Дом раскачивался и скрежетал, как если бы готовился вот-вот обрушиться, обвалив крышу прямо нам на головы.
В голове гудело, и голод, жуткий оглушающий голод схватил меня за горло и не позволял сделать ни вдоха…
Я сидела, оцепенев, умоляя (кого я могла умолять, кого просить? Создателя? Папу? Мишеля?) о помощи. Никто не услышал меня. Никто не мог услышать, а может, и не желал. И вдруг жуткое, поглощающее целиком осознание настигло меня: я никогда никому и не была нужна. Ни папе, целиком отдавшему себя работе, ни матери, сдавшейся перед ликом смерти и оставившей дочь, ни Мишелю, влюбившемуся в безродную недостойную женщину старше себя, что бессовестно играла с его чувствами, ни Николя, который легко оставил меня наедине с чужаками и даже не попытался спасти.
Я никому никогда не была по-настоящему нужна. За что всегда хвалил меня папенька? Конечно же за послушание. Клара тихая вежливая девочка. Клара сидит целыми днями в библиотеке и учится, а если закончила учиться, то опять же или спряталась у себя в спальне или, если погода хорошая, гуляет где-нибудь в парке, или читает свои книжки. Клара никому не мешает. Клара прилежная и покорная. Я слышала это всю свою жизнь и искренне верила, что это есть добродетель, за которую меня ценят. Но нет! Нет, нет и ещё раз нет! Только теперь я прозрела.
Просто всем было удобно, что я не мешаю. Просто всех устраивало, когда меня не слышно и не видно.
И стоило появиться более важному делу, стоило повстречаться более нужному, интересному человеку, как меня тут же позабыли, променяли. |