Внизу стояли две крошечные буквы «ВТ», которые обозначали дресскод, то есть форму одежды, в которой нужно было явиться на .прием. В данном случае для мужчин это был смокинг, а для женщин — платье для коктейлей, то есть открытое, но не длинное.

Зайковский вздохнул и отправился в спальню. Выглаженная белая рубашка лежала на кровати, он надел ее, но запутался с запонками.

— Надин! — крикнул он в сторону ванной, откуда раздавались плеск воды и пение. Тем не менее его подруга явилась через минуту.

— Послушай, — он раздраженно протянул ей запонку, — мы уже опаздываем, а ты и не думаешь одеваться!

Действительно, она была завернута в полотенце и не накрашена. Ничуть не обидевшись на его сердитый тон, она рассмеялась и ответила с милым акцентом, слегка коверкая слова:

— Не волнуйся, дорогой, все будет в порядке! Мы же не собираемся прийти первыми!

— Разумеется, но сильно опаздывать тоже нехорошо.

— О, здесь, в России, все всегда опаздывают! — беззаботно отмахнулась она, мигом призвав запонки к порядку. — Вот и сейчас, я заказала кофе, и как же долго его не приносят!

С этими словами она чмокнула Зайковского в щечку и снова скрылась в ванной. Он невольно улыбнулся: Надин всегда умеет его отвлечь. За это он и ценил свою подругу. Всегда весела, как птичка, легкомысленна, как истая француженка, подвижна и всем довольна.

При первой встрече Надин тотчас же важно сообщила ему, что она русская, хотя, увидев ее в парижской толпе, Зайковский не сомневался бы, что она — чистокровная парижанка. Тем не менее, утверждала Надин, ее бабушку привезли из России во Францию ребенком в страшно сказать каком году. Надин хорошо помнит бабушку, ее и назвали-то в честь гранд-маман — Надеждой, и бабушка же научила ее русскому языку. Слушая ее болтовню, Зайковский думал, что от узкобедрых и безгрудых в большинстве своем француженок Надин выгодно отличают только некоторые формы, как видно, русскую кровь трудно быстро списать со счетов.

— Я прекрасно знаю, Андре, дорогой, отчего ты так спешишь к этому самому, как его…

— Костоломову, — подсказал Зайковский.

— Ужасная фамилия! — продолжала говорить Надин через открытую дверь ванной. Все дело в камее!

— Да я и не скрываю, — признался Зайковский, — в самом деле, мне безумно хочется посмотреть камею Медичи.

— И купить ее? — лукаво спросила Надин.

— Возможно, — сдержанно согласился Зайковский, пытаясь закрепить на шее галстук-бабочку, который полагался к смокингу, — я еще не решил.

Он покривил душой, потому что давно уже решил, что если камея окажется подлинной, то он купит ее у Костоломова. То есть в подлинности он почти не сомневался, не стал бы Костоломов предлагать ему заведомую подделку. Однако с этой камеей связаны были какие-то неопределенные слухи. Известно было, что лет десять назад камея принадлежала коллекционеру Ивановскому, ныне покойному. Зайковский собирался расспросить Костоломова, как же к нему попала камея, но вряд ли тот будет с ним откровенен. В конце концов, подумал Зайковский, все дело в цене.

Так что сегодняшний прием обещал быть для него очень интересным.

В дверь деликатно постучали: это горничная прикатила столик, на котором был сервирован кофе. На запах кофе Надин явилась из ванной уже полностью одетая и причесанная. Впрочем, прической то, что было на голове у его подруги, Зайковский никогда не называл. Искусственно растрепанные короткие волосы непонятного, серо-сине-пегого цвета.

На Надин было короткое платьице из прозрачной органзы на черном чехле.