Это точно.

Позавчера он обедал с новенькой Аллочкой. А я мрачно вкушала сандвичи за соседним столиком и краем уха слышала, как он пригласил ее на фильм «Страсти Христовы». Только вот не надо думать, что я подслушиваю. Они просто слишком громко разговаривали.

А вчера я заметила его за тем же столиком, но уже с редактором по звездам Викулей. Боря что-то ей увлеченно рассказывал, а Викуля мелодично похохатывала и выглядела при этом, как сытый кот. А еще я заметила, что Боря постоянно запускает руку под стол, и именно в этот момент Викуля смотрит на него как-то уж слишком красноречиво. Руку на отсечение даю, что под укромной сенью заляпанной кетчупом скатерти подлец лапает коленку этой умело раскрашенной куклы. Я не завидую ей, нет. Мне вообще, может быть, кажется, что для настоящей женщины это унизительно – быть украдкой обласканной на глазах у десятка любопытных коллег. Но не будем о грустном.

И это еще не все.

Сегодня утром я столкнулась с Сыромятиным в курилке. Вообще-то курить я не люблю, но в верхнем ящике рабочего стола всегда держу пачку ментоловых сигарет «Вог». Я давно заметила, что жизнь (в лице главного редактора Юлиана Афанасьевича и его похожей на чучело очковой змеи заместительницы Елены Андреевны) несправедлива к приверженцам здорового образа жизни. Мы, девушки, которые отказываются от сигарет в пользу естественного румянца, вынуждены сидеть, не разгибаясь, за компьютером, кропая очередные гениальные статьи, или висеть на телефоне в поисках скандальной темы. В то время как заядлые курильщики каждые пятнадцать минут с озабоченным видом выбегают на лестничную клетку, предварительно хлопнув себя по карману, дабы убедиться, что зажигалка все еще на месте, а не сперта кем-нибудь из ушлых коллег. И все смотрят на такое возмутительное поведение сквозь пальцы. И сказать нечего – как не отнестись снисходительно к человеку, у которого руки трясутся от никотинового голодания? Так что с некоторых пор я тоже делаю вид, что курю.

Так вот, когда я деловито спустилась на облюбованный лестничный пролет, зажав в губах дымящуюся сигаретину, то обнаружила там Сыромятина, который, отвернувшись к окну, нежно вещал в мобильник:

– Зайка, я все понимаю. Я так перед тобою виноват. Но любовь – это прежде всего доверие. Поэтому ты должна верить мне: у меня никого, кроме тебя, нет.

В этом месте я интеллигентно кашлянула, но никто и не подумал обратить на меня внимание.

Борис продолжал распинаться перед невидимой мне Зайкой, предоставив мне возможность слепо гадать, кто – Алла или Викуля – зачислен им в отряд длинноухих.

– Я не позвонил, потому что задержался на работе, а в моем мобильнике села батарейка, – было в его интонации что-то нравоучительное, как будто бы он говорил с маленьким ребенком, а не с женщиной, обиженной, встревоженной и, судя по всему, искренне в него влюбленной. – Зайка, ну давай же не будем портить друг другу нервы. А я как раз сегодня собирался к тебе заскочить. Можно?

Я вздохнула – какие все-таки мы, женщины, наивные дурехи. Готова поклясться, что Зайка, поломавшись для видимости минуты полторы, гостеприимно впустит обманщика в свою постель и в свою жизнь.

И Зайка меня не разочаровала, потому что следующей фразой Сыромятина было:

– Танюша, ты умничка! Я счастлив. Уже мчусь!

Я криво усмехнулась: выходит, удача в виде брюнетистого плечистого Бориса обогнула стороной и длинноногую Викулю, и Аллочку, которая третий день подряд появляется в офисе с тугими, как у новозеландской овцы, кудряшками.

Ну и меня заодно.

В последнее время я чувствовала себя так, словно по моим жилам плавно перемещалась невидимая другим шаровая молния, готовая вот-вот взорваться, наткнувшись на неожиданное препятствие.