|
А как иначе? Мальчик, выросший в более-менее благополучной семье, всегда и все делает искренне, без оглядки на «вдруг не получится». Откуда у него эта оглядка возьмется? Все ж по плану — сначала счастливое детство, потом сразу институт, как сам само собой разумеющееся… А в институте поджидает судьба в образе девочки-студенточки, и тоже из хорошей семьи, и со своей установкой из этой семьи — пока учишься, мол, надо обязательно за хорошего мальчика замуж выйти, иначе потом не успеешь, разберут хороших, одна останешься…
— Ну… И что в этом плохого, не понимаю? — Да ничего плохого, Паш. Разве я о плохом? Я ж о другом… Чего ты раздражаешься и меня перебиваешь? — Извини, я не хотел. Ну, и что? — А то… Вот они начинают встречаться, хороший мальчик и хорошая девочка. И все вроде бы замечательно — лекции, кафе, прогулки, да плюс немного плотской любви, пока родители на даче… Но однажды беззаботная студенческая любовь упирается в девочкино как снег на голову: так люблю тебя, что замуж хочу и ребеночка от тебя хочу… И что остается доброму, честному и благородному мальчику? А ничего и не остается, как с головой окунуться в это «люблю, замуж, ребеночка». Нет, я не говорю, что это плохо! Все это прекрасно, конечно же, но… Жизнь все равно свое берет, раскладывает по полочкам. В общем, потом все получается, как получается, резко и вдруг. Как гром среди ясного неба. Или опять же как снег на голову. — Ну да… Эта Вика и явилась как гром среди ясного неба. Шалава… И откуда она только взялась? Говорил, говорил я ему! Но разве кто родителей слушает? Теперь болтается, как… Цветок в проруби… И ни там, и ни сям! Жил бы тогда с нами, чего по друзьям шататься! Мы ж ему не враги! Что уж теперь-то, после драки кулаками махать! — Он не будет здесь жить, Паш. — Да почему?! — Потому что ему стыдно. Он же тоже… Все чувствует. И твой настрой чувствует. — Хм… И какой же мой настрой, интересно? — Настрой на неприятие и досаду, вот какой. Мите и самому от себя несладко, ты пойми… Он не хочет нас обременять… — Ага. Натворил делов, а теперь — не хочет обременять. Забавно. Погоди, погоди… Еще пару деньков продержится и опять к этой шалаве побежит, поджав хвост… Заколдовала она его, что ли? Говорят, у нынешних девок модно по колдуньям да по знахаркам бегать. А наш и рад стараться, бежит. Куда наколдовали, туда и бежит. К шалаве! Как будто сам собой не управляет! Стыд смотреть. — Паша, уймись. Прекрати, пожалуйста, я этого слушать не могу. Как ты можешь? Он же твой сын. Комментировать беду все умеют, для этого много ума не надо. Пусть чужие и комментируют, а тебе нельзя. Ты ему не чужой, ты отец. — А я что? Я ничего… Просто мне больно, Ань. Очень больно. И за Митьку обидно. Ты пойми… — Да я понимаю, Паш, понимаю. Ладно, прости. Не надо так нервничать, тебе нельзя. Чаю хочешь? — Хочу… И опять ей послышались капризные нотки в этом недовольном «хочу». И даже то, как Паша садился за кухонный стол, держась рукой за левый бок, и как старался «твердеть лицом», будто бы не давая ему отобразить происходящей в боку сердечной боли, казалось ей слегка нарочитым и чересчур выпуклым. А впрочем… Конечно, она не права. Устала, расстроена, раздражена. Тем более тема перенесенного Пашей инфаркта в доме не изжита, хотя пора уже… И по медицине, и по психофизике… Анна двигалась по кухне тихо, привычно. Заварила «сердечный» травяной чай, вдохнула знакомый аромат мелиссы, календулы и чуть-чуть солодки. |
