Мой отец не проронил ни звука. Кажется, молчание пугало меня больше, чем, если бы он вскрикнул от отвращения. Он медленно подошел к ближайшей стене, поднял лампу и поводил ею по сторонам. Бесчисленное множество миниатюрных остроконечных теней заплясали вокруг, как в каком-нибудь кошмарном представлении с волшебным фонарем. Работа была проделана с чудовищной… аккуратностью или, если угодно, фанатичностью.

Широко раскрыв глаза от удивления, я глядел по сторонам. Но несмотря на шок и на то, что я практически оцепенел от страха, какая-то крошечная частица моего сознания не могла не задуматься над тем, как долго все это продолжалось. Сколько детей на протяжении скольких лет пожертвовали свои зубы на это наводящее ужас поделие. Чтобы скопить такое количество зубов, Старик Дюфур и впрямь должен был быть очень-очень старым.

С мучительной неторопливостью отец прошелся вдоль всех четырех стен парадного, подсвечивая себе лампой и разглядывая зубное творение. Зачем ему вообще понадобилось рассматривать и изучать его, я не знаю. Моих сил хватило только на то, чтобы не зажмуриться от омерзительного зрелища.

От ужаса я машинально попятился, потерял равновесие и, стараясь устоять на ногах, инстинктивно выбросил назад руку и, коснувшись стены, ощутил отвратительный холод жесткой неровной поверхности. Вскрикнув как от ожога, я отдернул руку от острых зубных бугорков и вновь оступился, задыхаясь от страха.

Пендергаст замолчал. Постепенно его дыхание, участившееся во время пересказа последних событий, выровнялось и, в конце концов, он продолжил рассказ.

 – Отец обернулся, и я заметил появившееся на его лице непонятное, отстраненное выражение. – "Ступай на улицу", – сказал он. – "Я должен найти Эверетта".

Но я ослушался. Мне было страшно оставлять его, и когда отец направился к двери в дальней части парадного, я вдруг побежал следом за ним. Не обращая на меня внимания, он шагал по темному коридору, держа наготове револьвер.

Мы вышли на выложенную плиткой и мрамором кухню, но там не нашлось ничего, кроме плесени и крысиного помета. В диванах и креслах, что стояли в убогого вида гостиной, поселились грызуны. Здесь также не было следов ни дяди, ни Моруса Дюфура.

А в самой дальней части дома, в маленькой комнатке, выходившей в то, что когда-то было садом, мы обнаружили кабинет. Внутри стояло старинное зубоврачебное кресло конца девятнадцатого века – деревянное, потемневшее от времени, с полированными латунными ручками и обглоданным крысами потрескавшимся кожаным сиденьем, из которого наружу торчала набивка. На стоящем рядом с креслом старинном латунном лотке мы нашли набор ржавых стоматологических инструментов с костяными ручками.

И там мы увидели кое-что еще. На лотке, с военной педантичностью выложенные в ряд, лежали зубы. Тридцать два зуба. Но нет – это были не детские зубы. Они принадлежали взрослому человеку. Влажные, с окровавленными корнями… некоторые из них были вырваны с такой силой, что на корнях остались кусочки челюстной кости. И вырваны они были недавно.

– "Вырваны они были недавно", – глухо повторила Констанция и вспомнила: – "Я задобрил его".

– Эверетт всегда был очень точен в выражениях. Он и вправду задобрил Старика Дюфура. Что же за ужасный это должен был быть обмен.

– И что с ним случилось? – спросила Констанция?

– Мы больше никогда не видели дядю Эверетта, – ответил Пендергаст.