- Вроде ты вошла сюда сама не своя...- Дядя Дима всегда был наблюдательным мужчиной. - Случилось что?

Пришлось притвориться:

- А-а, чепуха на постном масле!.. Босоножка ногу натерла. Мама новые сегодня дала, старые все малы стали.

Дядя Дима перестал жевать, понимающе покачал головой. Глаза его вдруг сделались внимательными и печальными. Какими бывали много лет назад. Нет, дядю Диму никогда нельзя было провести.

- Брось, зеленоглазая! Сказки про новые босоножки можешь рассказывать Дине Барабаш. Опять, небось, в школе проблемы?

Марии ничего не оставалось, как вновь опустить голову.

- Дядя Дима, ну за что они меня так ненавидят? Разве я виновата?

Дядя Дима как-то совсем не по-нулински закряхтел.

- Знаешь, девочка, по большому счету они тоже не виноваты. Люди всегда ненавидят тех, кто не похож на них. В лучшем случае едва терпят. До тех пор, пока ты не покажешь им свою непохожесть... Такова уж природа людей.

Мария подняла на него сухие глаза:

- Но ведь у вас-то не такая природа!

- А я, может, и не человек вовсе. - Дядя Дима хитро улыбнулся. - Я, может, тоже порождение Зоны... Знаешь, есть такая штука, "зуда" называется? Так вот, я - живая "зуда". Как нажмут на меня, я тут же начинаю зудеть. - Он подмигнул Марии и, довольный своей шуткой, вновь обратил внимание на отбивную.

Мария улыбнулась. Все-таки с дядей Димой было легко. Не то что с некоторыми... Особенно легко с дядей Димой было в детстве, когда он приходил к ним в гости, приносил ей в подарок то шоколадку, то какую-нибудь хитроумную игрушку, каких не было у соседских детей, подбрасывал Марию к потолку, аккуратно ловил, слушал ее восторженный визг, потом разговаривал с папой обо всяких умных вещах, странно поглядывая на маму. Сейчас так легко, как в детстве, с ним уже не было, но настроение у Марии все-таки поднялось. Что ни говори, а дядя Дима всегда знал, чего он хочет от этой жизни. И раньше знал, и сейчас знает. Вон с каким удовольствием он поглощает свою отбивную, почище, чем Мария шоколадное мороженое. А кроме того, даже если он и жалел Марию, то, по-видимому, это была такая жалость, от которой совершенно не болела голова.

- Отец чем занимается?

Дяде Диме можно было не врать.

- Пьет.

- М-м-да-а! - Дядя Дима вновь покачал головой. - Мне вот всегда казалось, что в твоего отца заложили крепкий стержень. Пусть он и загнут не в ту сторону, как у всех остальных, но по крайней мере чтобы сломать, постараться придется. - Он опять покачал головой и сокрушенно вздохнул.

- Мама говорит, его стержнем всегда была Зона, - сказала Мария. - И теперь этого стержня он лишился.

Через три столика от них сидели двое военных, ели сосиски с кетчупом и зеленым горошком, пили пиво, тихо о чем-то разговаривали. То есть тихо - для всех других. Но не для Марии. Она-то прекрасно слышала их беседу. Один "оттрубил" сегодня последний день, завтра все, собирай шмотки, парень, - и назад, в Швецию, в родной Евле, хватит казенные штаны без дела просиживать... Второй откровенно недоумевал, почему друг так расстраивается из-за предстоящего отъезда. Я бы, например, шмотки собрал еще десять лет назад, когда направили сюда. Впрочем, скоро и меня ждет твоя дорога, нечего тут больше охранять, зря ооновские зеленые тратить...

- Может, твоя мама и права, - сказал дядя Дима. - Она его куда лучше знает. А в общем-то, думаю, ему бы очень не помешало устроиться на работу.

- Да, - сказала Мария. - Так его куда и взяли! Разве лишь мисс Барабаш...

Она посмотрела на тетку Дину. Та, выпятив груди, разговаривала теперь с кем-то по телефону, просила подвезти четыре ящика виски, ящик бурбона, двадцать ящиков пива, сосиски... Нулин тоже посмотрел на груди тетки Дины, но ему про виски и сосиски слышно не было.

- Мисс Барабаш, говоришь? - Он поцокал языком. - Я бы на месте твоей матери его к такой работе и на пушечный выстрел не подпускал.