Через полчаса они были в подземелье. Смолистые факелы в руках рыцарей потрескивали от встречного ветра. Белые плащи с черными крестами уплывали во мрак. Скрежет и гул шагов отдавались с нарастающим грохотом и долго замирали под кирпичными сводами.

Рыцарь в тяжелом звякающем доспехе, шагавший впереди, сдвинул кованую решетку и посторонился, пропуская Сашку. В глазницах тевтонского шлема блеснули зрачки. Сашка зябко поежилась. Откуда ей было знать, что в свете косматых факелов ее смуглая обнаженная кожа светится, как шелк, а запах влажных от морской воды волос дразнит и щекочет ноздри свиты. Нагнув голову, она проскользнула в низкую дверцу.

— Это здесь… Прошу вас, фролейн Александра, — прошептал Рыцарь-Сенешаль. Он был намного старше безбородых сюзеренов с факелами и по-старомодному учтив.

Синий луч фонарика впился в темноту, скользнул по кирпичным осколкам на полу, по грудам заплесневелой амуниции фольксштурма, последних защитников замка в апреле 1945-го, и расплющился о глухую стену. Вдоль стены белели кости и сложенные рядком человеческие черепа.

Зодиак вошел в бункер последним. Озираясь по сторонам, он вытирал лоб. Первая сухая жара просачивалась даже сюда: в катакомбы Орденского замка.

Рыцарь-Сенешаль опустился на колени перед часовенкой или склепом из позеленевшего мрамора. Статуи сидящих сфинксов, изувеченные взрывами или ударами кирки, охраняли вход.

— …Вот за это я и люблю подземелья. — Зодиак задумчиво разглядывал склеп и статуи. Вся мрачно-романтическая обстановка не возымела на него никакого действия. — Полвека прошло, а все лежит и нас перележит.

По бесстрастным лицам сфинксов скользили всполохи, напряженные лапы подрагивали, готовые к прыжку.

— Посмотрите, при свете факелов эти чудовища обретают призрачную жизнь. Некогда они стерегли Грааль, чашу вечности, — прошептал Сенешаль.

— А почему вы уверены, что это был Грааль?

— Знаете, немцы очень сентиментальная нация. На торцевой стене, позади реликвария, остались прощальные письма и даже прекрасные стихи на старонемецком. Эти солдаты были последними, кто видел чашу. Об этом они писали перед смертью, и в их словах были гордость и боль. Мы первыми вошли в бункер после того, как в прошлом году разобрали завалы. Реликварий был пуст, а это значит, что чаша могла исчезнуть из подземелья только в апреле сорок пятого, во время штурма Кенигсберга. Вероятнее всего, она была перенесена в «блиндаж Ляша», где располагался штаб немецкого гарнизона. Там, кстати, и была подписана капитуляция.

Сашка пошарила фонариком по стенам из отсыревшего кирпича.

— Нет, нет, стена с надписями уничтожена, в этой части подвала недавно прогремел взрыв, кому-то не дают покоя древние подземелья… — остановил ее Сенешаль. — Я полагаю, что эта последняя война имела два трофея, о которых не принято упоминать в списке военных репараций. Один из них — Копье Судьбы. Оно было чудом обнаружено союзниками и ныне находится в музее Хофбург в Вене, хотя есть подозрения, что так называемое «копье Лонгина» — фальшивка, подложенная за музейные стекла. Где находится истинное копье, пока неизвестно. Другой трофей по праву должен принадлежать победившей России, но, боюсь, найти его будет не легче, чем легендарную Янтарную комнату.

— Что это? — из-под лапы правого сфинкса Сашка вынула полуистлевший листок.

Лучи фонариков скрестились на ее руке; в узкой лодочке девичьей ладони лежала картонка с рисунком. Обугленные края осыпались от прикосновения. Гравировка карты выцвела и побурела, но изображение все еще читалось: волшебник в длинной мантии и колпаке со звездами колдовал над чашей, скорее даже церковным потиром на высокой витой ножке. На полях были выведены крючковатые буквы, цифры и астрологические знаки.