Вы размышляли когда-нибудь о символике зверя из Апокалипсиса? Всевышний через посредство Иоанна Богослова дарует нам символ, но не имя. И сделано это безусловно сознательно. Он дает нам возможность самостоятельно истолковывать его смысл, который никогда не будет одинаковым для разных людей. Для меня зверь Апокалипсиса — это милосердие. Милосердие прекращения страданий, милосердие смерти — величайшего из даров Господа.

И я, его покорный раб, шесть раз удостаивался неслыханной чести быть орудием в его руках.

Однако я отвлекся. Едва я прочел слова «убиваем был», как услышал громко, очень громко произнесенное имя Курт Стиффлер. Это не был голос моего воображения прозвучавший у меня в мозгу, нет, он раздался совсем рядом со мной. Я не был уверен, было ли это поданным мне знаком, но я его услышал.

Я повернул голову. На траве, за спинкой скамьи, на которой я сидел, расположились юноша и девушка. Рядом с ними лежали теннисные ракетки. Девушка, очень миловидная, была в шортах и бюстгальтере, её кожу покрывал золотистый загар. На юноше были шорты и футболка. Он был блондин и тоже хорош собой. Именно он произнес имя Курта Стиффлера. Я начал прислушиваться к их разговору. Они были так увлечены друг другом, что не обращали на меня внимания. Иногда из-за пронзительных криков игравших поблизости детей до меня не долетало какое-нибудь слово, но смысл разговора был вполне ясен.

Блондин работал вместе с Куртом на строительстве новой школы, где подрядчиком был Зиг Хоффман. Девушка, видимо, знала из газет о постигшей семью Стиффлеров трагедии, но до сих пор ей не было известно, что её спутник не только знаком, но даже работает с ним вместе. Юноша рассказывал, каким несчастным человеком стал Курт после автомобильной катастрофы. При этом он несколько раз употребил слово «зомби». Он выразил сомнение, что Курту удастся вернуться к нормальной жизни. К чувству невыразимо горькой утраты добавилось ещё сознание, ложное, собственной вины. Никто не мог разубедить его. Курт, сказал юноша, всегда был слабаком как до, так и после трагедии. Ему не хватало сил даже на простую работу, и когда в конце дня он шел к автобусу, то едва передвигал ноги. Блондин искренне жалел Курта, переживал, что не в силах ему помочь.

— Если ему так плохо, — сказала девушка, — удивительно, что он не покончил с собой.

— Наверное, Курт так и поступил бы, — ответил юноша, — не будь он христианином. А впрочем, хватит о нем, пойдем посмотрим, свободен ли корт.

Отложив в сторону Евангелие, я погрузился в размышления. Было ли Божьим промыслом то, что именно в момент, когда я читал слова «убиваем был», кто-то произнёс имя Курта Стиффлера? Возможно ли, чтобы Он в очередной раз избрал меня орудием своего всеблагого милосердия?

Или я был свидетелем простого совпадения, а не знака Божьего?

Я закрыл глаза и обратил к Нему немой вопрос. Ответа я не получил.

Дальше Евангелие я читать не стал. Повернувшись, я некоторое время наблюдал за играющими детьми. Совпадение или знак? Одно было абсолютно ясно — смерть была бы благодеянием для Курта Стиффлера. Нет сомнений, что только религия не позволяет ему самому покончить с земным существованием. Однако не все чувствуют себя столь сильно связанными предписаниями церкви. Тот бедняга в больнице, которому я передал капсулы дормизона, не считал, что совершает богомерзкий поступок, прекращая свои мучения. Впрочем, если Курт Стиффлер полагает, что самоубийство грех, пусть так и будет. Он тоже прав. Всевышний дает нам знать, какие поступки праведны, а какие греховны. Если Господь избрал меня, чтобы прекратить страдания Стиффлера, вместо того чтобы внушить ему самому мысль о самоубийстве, значит, он имел на то свои причины, хотя они выше нашего разумения.