Легкий ветерок принес отголоски песни и стука от ударов молотом. Пригревало солнце. Я закрыл глаза и представил себе, как Ишбель крутится на одной ноге и ее нижние юбки вихрем вздымаются, обнажая лодыжки, и матросы в своих поношенных робах швыряют ей пенсы. Стирая белье, таща с водокачки ведра или носясь со мной и Тимом по гнилым доскам причала, она оставалась лохматой девчонкой-сорванцом, но там, в кабаке, она становилась маленькой накрашенной женщиной, с листочками в волосах, и танцевала на сцене, посылая матросам воздушные поцелуи.
«Чем сидеть тут, как куча грязного белья, пойду-ка за ней», — подумал я. Раньше я ни разу не бывал в часовне. На высоких скамьях сидело много людей, и какая-то женщина зажигала свечу. Ишбель разглядывала картины: Иеффай и его дочь; Иона, выплюнутый китом на берег; Иов в струпьях. Сверху полукружьем изгибалась надпись: «Я стал братом шакалам и другом страусам». Ишбель подошла и схватила меня за плечо.
— Идем, — прошептала она, — я клубники раздобыла.
— Куда ты пропала? — спросил я.
— Бедняжка Джаффи! — Девочка взъерошила мне волосы. — Заскучал?
Ишбель часто обращалась со мной как с собакой. Обычно если кто-то говорит, что с ним обходятся как с собакой, то имеет в виду, что его пинают, не пускают в дом и загоняют под стол. Но Ишбель любила собак. Она взяла привычку издавать всякие нежные звуки и чесать мне за ухом при каждой нашей встрече: такая же порция ласки доставалась любой старой дворняге, встреченной ею на улице, и я был не против.
— Пойдем к катеру, — предложила Ишбель.
Теперь я уже не трусил позади, но шел рядом с нею, как Тим. Старая посудина под названием «Драго» доживала свой век, улегшись набок в небольшой бухточке у полосы прибоя, заваленной отбросами. Забраться на нее можно было только по одному из бортов, вскарабкавшись по осклизлой черной стене. В борт были вбиты разные крюки: если снять ботинки, связать их шнурками друг с другом и перекинуть себе через шею, и не вдыхать слишком глубоко, то можно было легко влезть на палубу.
Когда-то это было небольшое, но вполне достойное рыболовецкое судно. На нем могли ходить трое, в лучшем случае — четверо рыбаков. Половину палубы закрывал брезентовый навес, а под ним стоял ящик, куда складывали рыбу. На этот-то ящик мы и поставили свое пиво. Скамьи давно развалились, но пол был сухой — можно было сесть на него и пропускать сквозь пальцы деревянную труху, наблюдая, как из глубин этой гнили торопливо лезут на палубу черные жуки. Когда мы были помладше, то часто играли здесь: Тим был за папу, Ишбель — за маму, я — за сына. Он — капитан, сестра — старпом, я — юнга. И самая лучшая игра: я — грабитель, она — шикарная дама, Тим — полицейский. Со временем игры уступили место дракам или фантазиям, мы сочиняли истории о чудовищах и зверях, еще более невероятных, чем у Джемрака. Мы выцарапывали их силуэты внутри судна и давали им имена: мандибат, камалунг, кориол, — и знали все их повадки, привычки и особенности. Огромные неторопливые горбатые чудища прибывали из устья Темзы, пылая жаром и высовывая раздвоенные языки. Мысленным взором мы наблюдали за ними, сидя на носу «Драго» и глядя на противоположный берег.
Но теперь мы уже давно этим не занимались.
Ишбель развернула обрывок мокрой тряпки и достала оттуда четыре клубничины.
— Давай сюда пиво, — распорядилась она.
Мы уселись на носу судна и разделили добычу. Не знаю, откуда Ишбель достала эти ягоды. До часовни их у нее не было, но после того, как она вышла оттуда, ягоды появились: видимо, стащила их у кого-то из молящихся.
По две штуки на брата — спелые и мягкие — исчезли в два счета.
— Интересно, куда пошел Тим? — сказал я. |