Болтая ногой в кеде, хозяйка мопса с задумчивым видом месила молодыми зубками импортный каучук и изредка для порядка дергала поводок. Валентин прищурился. Сколько же ей лет? Наверняка учится. Какое-нибудь ПТУ или школа.

Разница — в добрый десяток лет! Кошмар, если вдуматься! И при всем при том — такой пустяк!.. Услышав очередной вздох, он поинтересовался:

— Неприятности?

— А-а… Ерунда! — Она попробовала выдуть пузырь, но он лопнул, едва появившись.

— Ясно. Папа не дал на мороженое?

Собеседница фыркнула, не ответив.

— Может, мопс надоел? Китайский?.. Все-таки выгуливай, купай, расчесывай.

— Не-а!.. — Она мотнула головой. — Мопс — теткин. А я с ним только сегодня. Да и спокойный он у меня мужичонка. Верно, Джек?

Мопс показался из-под скамьи, вопросительно глянул на хозяйку, потом на Валентина. Вид у него был как у автомеханика, которого бестолковым вопросом выманили из-под машины. Умные большие глаза, выражение удивления на всей его китайской мордашке.

— Замечательный зверь! — с чувством произнес Валентин.

Соседка удивленно шевельнула бровями, но промолчала.

— Десятый класс или девятый?

— Ясельки, господин министр. — Глаза ее смешливо сверкнули. — Слышали про такое заведение?

— Как же. Сам там бывал. Даже с отличием закончил. Она прыснула и тут же прижала ладошку к губам, возвращая лицу серьезность.

— И давно это было?

— Прилично. Лет этак двадцать с хвостиком.

— Ого! Возраст у нас весьма почтенный.

— Я бы сказал — солидный.

— Понимаю. Радикулит, ревматические обострения?

— Ни боже мой! Напротив — самый что ни на есть расцвет сил. Пик всех талантов!

Они рассмеялись. Над глупостями всегда смеются охотнее. Соседка оказалась из смешливых, и самое странное — это заражало. Неизвестно откуда возникло ощущение, что с ней можно говорить о чем угодно — о мопсах, о цирке, о полете американцев на Луну. Да и голос у нее был еще не испорчен, хотя что Валентин понимал под «испорченностью», вряд ли можно было так просто объяснить.

Возможно, казенные интонации, блатную браваду, убогую односложность… Красиво говорящих людей вообще немного. Даже телекомментаторы не говорят, а бормочут — внятно, связно, обтекаемо, но некрасиво. Роботы, абсолютно не годящиеся в рассказчики.

— Так в чем все-таки дело? Я имею в виду неприятности. Какой-нибудь двоечник не оценил твоего носика?

Она машинально схватилась за нос, словно проверяя, все ли с ним в порядке.

Блеснула прищуренным взглядом.

— Нравится?

— Ничего. — Из солидарности Валентин тоже потрогал нос, знакомо ощутив его чужеродность. Интересно, что бы она сказала, узнав, что раньше этот самый нос был несколько иной формы? Впрочем, ей-то до этого какое дело?

Валентин по-новому взглянул на соседку. Теперь она уже казалась ему интересной. Особенно глаза. В них таилось озорство. Словно от случайного ветерка, в темной глубине роговиц внезапно вспыхивал у нее задорный огонек, и глаза из каштановых вдруг превращались в рыжевато-агатовые. Чудилось, что в любое мгновение хозяйка мопса готова рассмеяться. Такое нечасто встречается. В основном-то у людей взгляд тусклый, зашоренный заботами или собственным самодовольством. Есть люди хмурые, а есть веселые. Есть такие, из которых выжимаешь улыбку, разжигаешь, словно сырое полено, а есть — которых и разжигать не надо. Она была из последних. И сразу стало понятно, отчего крутятся возле подъезда прыщавые молокососы. Девица была обычной, да не совсем.