|
Она рассмеялась, представив себе, как они будут искать ее, как зайдут в комнату, чтобы поднять с постели и отправить на кухню; как, обнаружив, что ее нет, разозлится сестра, а бабушка в раздражении зашамкает беззубым ртом. Как всегда, она опять сбежала от них. Это было ее любимым занятием: ускользнуть от повседневных обязанностей и убежать, затеряться где‑нибудь на ранчо, пробираясь сквозь высокую траву, или спрятаться в лесу от зимнего дождя, или скакать без седла на лошади, напевая себе под нос, до самых холмов, посещать те укромные уголки, которые она примечала во время их с отцом длинных прогулок. Здесь она родилась, и однажды, когда она будет совсем старой, такой, как бабушка Минерва, и, может, даже еще старее, она умрет здесь. Она любила ранчо и эту долину всем сердцем, и эту любовь унаследовала от отца. Так же, как и он, она радовалась этой плодородной земле, сочной зелени, покрывавшей, словно ковром, весенние холмы. Она улыбнулась, заметив стоящего неподалеку оленя. Это ее мир, и для Кристел нет врагов в этом мире, нет никакой опасности и тайных страхов. Она сама часть этого уголка природы и ни на минуту не сомневалась, что ее здесь не может поджидать никакая опасность.
Все еще не отрывая взгляда от восходящего солнца, она медленно двинулась к берегу, легко ступая длинными ногами по острым камням, и, дойдя до своей ночной рубашки, подняла ее и легко надела через голову. Ткань тут же прилипла к мокрому телу, а белокурые волосы рассыпались по спине. Жаль, но она знала, что ей пора возвращаться, ведь домашние наверняка уже в ярости. Мать уж точно нажаловалась отцу. А ведь вчера она помогала готовить двадцать четыре яблочных пирога, пекла хлеб, разделывала цыплят, следила за тем, как коптятся семь окороков, и начиняла базиликом и грецкими орехами бесчисленное множество огромных сочных помидоров. Всю свою часть работы она сделала, теперь все, что ей оставалось, – беспокоиться и путаться у всех под ногами да еще слушать, как Бекки орет на брата. А для того чтобы принять душ, одеться и явиться в церковь к одиннадцати часам – на это у нее есть масса времени. Ее присутствие в доме вовсе не обязательно, им только кажется, что она нужна им. Ей гораздо больше хочется побродить по полям или поплескаться в горной речке этим солнечным утром. Воздух между тем уже начал прогреваться, а утренний ветерок почти стих. Да, для свадьбы сестры день просто отличный. Она уже видела вдалеке их дом, когда услышала визгливый голос бабушки, зовущей ее с крыльца кухни: «Кри‑и‑сте‑ел!» Ее имя, казалось, эхом отдается по всей долине, она засмеялась и помчалась к дому – длинноногая девочка с развевающимися за спиной волосами. – Кристел! Девушка приближалась к старой женщине, стоящей на крыльце кухни. Бабушка Минерва облачилась в черное платье, которое надевала всегда, когда ей предстояла большая работа на кухне. Поверх платья красовался чистый белый фартук. Ее губы гневно сжались, когда она увидела Кристел, вприпрыжку приближающуюся к дому в белой хлопчатобумажной ночной рубашке, прилипшей к мокрому телу. В движениях девушки не было ни капли жеманства или скованности, она вела себя непосредственно, как ребенок, совершенно не сознавая, насколько она красива. Она и была еще совсем ребенком, и, казалось, должна пройти вечность, прежде чем она почувствует себя женщиной. – Кристел! Ты только посмотри на себя! Тебя всю можно разглядеть через эту ночную рубашку! Ты уже не маленькая девочка. Что, если кто‑нибудь из мужчин тебя увидит? – Но, бабушка, ведь сегодня суббота... и здесь никого нет. – Она посмотрела прямо в старое морщинистое лицо и улыбнулась широкой, открытой улыбкой, в которой не было ни тени раскаяния или смущения. – Тебе, должно быть, самой стыдно, и вообще пора готовиться к свадьбе сестры, – укоризненно ворчала бабушка, вытирая руки о фартук. – Носишься по полям на рассвете, как дикая кошка. А между прочим, у нас тут полно работы, Кристел Уайтт. |
