— Нет, Петя, ну перестань, — попросила жена. — Поздно. Домой давай.

— Ну вот… — огорченно развел руками, оторвав трубку от уха, Гаврилов. — Ей же хотят, а она…

— Ну-ка, дай я попробую, — оттянув дверь, втиснулся в будку, мазнув Гаврилова по щеке бородой, Шамурин.

Гаврилов молча отдал ему трубку и вышел на улицу. Он сунул руки в карманы ватника и прошелся вдоль ряда красных, ярко освещенных внутри автоматных будок. Шамурин, неслышный из-за стекла, что-то говорил в трубку, выпячивая нижнюю губу и ударяя себя свободной рукой в грудь. Гаврилов попросил прикурить у вышедшего из метро мужчины, прикурил от поднесенной зажигалки, низко наклонившись над ней, чтобы не мешал дождь, и, когда распрямился, увидел, что Шамурин выходит из автомата.

— Все, Петь, полный порядок! — взмахнув рукой, крикнул Шамурин. — Ждем твою жену на метро «Дзержинская» через тридцать минут и едем оттуда ко мне на такси для скорости.

Такси на площади Дзержинского ловили после прихода Люси минут двадцать. И когда наконец поймали, сели и поехали, Люся, поглядев на светящийся циферблат на панели перед шофером, опять вздохнула обеспокоенно:

— Ой, поздно, ну поздно…

— Ничего не поздно, — услышав, обернулся к ним с переднего сиденья Шамурин. — Автобусы у меня там ходят, электричка рядом, такси. Если надо будет, по телефону вызовем.

— А вы хоть позвонили, предупредили, что мы едем? — с обеспокоенностью спросила жена.

— Ничего не надо предупреждать, ни к чему, — сказал Шамурин. — У меня мать, я ж говорю, пока меня не дождется, не ложится. Ждет меня. У тебя где мать? — совсем развернулся он спиной к ветровому стеклу, чтобы видеть Гаврилова.

— В Первоуральске, — сказал Гаврилов. — Я из Первоуральска, город такой.

— Плохо, — качнул своей круглой, крепкой головой Шамурин. — Не любишь ты мать. Я свою к себе привез. Не хотела. А я кулаком: «Ты что, в наземе здесь своем жизнь кончать будешь?»

— Они у меня оба там с отцом в Первоуральске, — вставил Гаврилов, — как я их повезу?

— Стыдно же, — не слушая его, посмотрел теперь на Люсю Шамурин. — Я в ванне с кафелем моюсь, а она — в бочке, банька у нее развалилась. Реветь мне, вот не поверите, захотелось, как я эту бочку увидел.

— Так подправили баньку бы, — сказала жена.

— Ни к чему, пусть в ванной лучше, — с удовольствием хохотнул Шамурин и крепко потер бороду на щеке ладонью. — С кафелем. С розовым.

Такси, звонко шебурша шинами, неслось по пустынному уже, с редкими машинами проспекту, взносилось на мосты — один, другой, нырнуло под третий и поехало, крутясь в поворотах направо и налево, следуя командам Шамурина, по каким-то колдобистым неосвещенным улочкам, и по тому, что окна горели только у самой земли и не было трех в ряд, ясно было, что дома одноэтажные, индивидуальной застройки. Водитель чертыхнулся:

— Да я днем-то сюда не езжу, фу, дьявол! Занесло с вами…

Потом, свернув в очередной раз, въехали вдруг в хвойный лес, исчезавший стволами в черной вышине, а затем так же неожиданно выскочили из него на многоэтажный современный микрорайон, каменную мешанину башен и девятиэтажек, редко кое-где расцвеченную прямоугольниками освещенных окон, и Шамурин скомандовал:

— Вон, к тому дому, ко второму подъезду.

Таксист подогнал «Волгу» к одной из спаренных башен, Шамурин вытащил из кармана рубль и, обернувшись к Гаврилову, попросил:

— У меня нет больше.