Она вся такая — обаятельно-нагловатая.

Большая рука плотно прикипела к Лёкиной коленке.

— Леля…

Она вздрогнула от неожиданности. Ее никто никогда так не называл…

— Леля… — повторил бородач.

Ему словно нравилось выговаривать и повторять именно это ее, им самим почти придуманное имя. Он волновался… Лёка старалась больше не смотреть на Кирилла. Пока не выскажется до конца.

— Мне не хотелось бы тебя просто довезти до столицы нашей родины, высадить у нужной станции метро и уехать… Понимаю, я банален до крайности… Но мне нужен твой телефон… И согласие на дальнейшие встречи…

— А мне нравятся откровенные и ничего не откладывающие в долгий ящик господа! Ты угадал! — отозвалась Лёка. — И ты…

— …Точно такой, какие мне нравятся! — завершил за нее Кирилл.

Оба дружно, с удовольствием рассмеялись.

— И вообще, разве «нет» — это ответ? — пропела Лёка.

— Значит, мы еще встретимся и поболтаем, — торопился бородач утвердиться в своей надежде. — Конечно, ЕБЖ…

Лёка удивленно вздрогнула.

— Говоришь на матах? А еще художник! Стыдно!

— А что, художник, по-твоему, не человек? И среди нас многие общаются именно на матах. А это вполне цензурно. Я хоть мужик простой и грубый, но давно выучил, что такое хорошо и что такое плохо. И знаю, где можно матюгаться, а где не стоит. Это Лев Толстой в конце своих письмах писал: ЕБЖ — если буду жив. Старшая дочка рассказала. А может, и выдумала, свинюшка. Я-то, сама понимаешь, писем этих в глаза не видал. Читать некогда.

— У тебя еще и маленький ребенок? — спросила Лёка.

Кирилл проследил за ее взглядом: на заднем сиденье валялась забытая Наташкой куклешка.

— Да… Это что-то меняет для тебя?

Лёка пожала плечами. И ее безразличие, старательно деланое, и нарочито равнодушное покачивание рыжеватой головы — туда-сюда! туда-сюда! — и словно слегка поблекшие от нехорошей новости пронзительно серые глаза — все заклинило Кирилла отныне и навсегда…

Будущая великая певица Леокадия… Девочка, случайно подобранная им на обочине Минского шоссе… Неопознанный объект…

И жизнь внезапно поменяла свои декорации.

Стояли они долго. И молча. Словно уже сказали все, что хотели и могли. Лёка искоса рассматривала словно потускневшего бородача. И думала, какими беспомощными, лишними, жалкими порой бывают слова… Иногда кажется, что люди вообще пользуются ими напрасно. Есть же другие сигнальные системы… Так говорила подруга Вика. А она очень умная… Даже чересчур…

— А мы никак не можем отсюда выбраться? — на всякий случай спросила Лёка.

Кирилл пожал плечами. Увы… Лёка плотно прижалась к спинке сиденья, настраиваясь на долгое тупое ожидание.

— Теперь проторчим здесь сто дней, сто ночей… — проворчала Лёка.

— Девяносто девять с половиной! — уточнил художник. — Осенью юбилей праздновать будем! Жизнь и движение в ней — это, в общем, механическое, произвольное соединение разнородных элементов и деталей в единое целое без всяких принципов. Как классы в школе. А что тебе не нравится в нашем стоянии? По-моему, спокуха.

— У меня избыток энергии! — заявила Лёка. — Хочешь, спою? Все равно делать нечего…

— Валяй! — согласился Кирилл. — И погромче. Чтобы слышали окружающие. Устроим для них бесплатный концерт и дурдом на елке.