— А вы меня испытайте. И потом, я уже подменяла дедушку. Извольте припомнить.

— Припоминаю. Но то была лишь репетиция. И потом в тот раз мы ставили не «Гамлета»! Не могу я девице четырнадцати лет от роду доверить дело столь ответственное.

— Пятнадцати, — поправила я.

— Что? А все едино! Никак невозможно! Нет, надо поставить суфлером кого-то из актеров.

— Все актеры заняты в пьесе. Вы даже господина Массалитинова из любителей привлекли — Лаэрта играть.

— И все равно — я не могу пойти на такой риск!

— Что ж, извольте отменить премьеру, — со вздохом согласилась я. — Нужно только вернуть зрителям деньги за билеты. Дайте распоряжение кассиру.

Служенье музам, конечно же, бескорыстно. Но возвращать полный кассовый сбор! Покажите мне хоть одного антрепренера, который на это согласится.

— Сударыня, это шантаж! — заявил господин Корсаков, который нес ответственность перед труппой за сборы.

Я пожала плечами, в целом соглашаясь с такой оценкой. Александр Александрович еще чуток побегал по помещению. Потом замер, зажмурился и, покрутив указательными пальцами, попытался их соединить, не раскрывая глаз. Пальцы сомкнулись.

— Быть или не быть? — тем не менее возопил трагик.

— Ну конечно же быть, — оставила я за собой последнее слово.

— Извольте лезть в будку, — пробурчал Александр Александрович. — Репетицию начнем через четверть часа.

— Вот еще! — не удержалась я. — В будке сквозняк. Вот протопят, как положено, и я на спектакле в будку залезу. А сейчас увольте, рискуете без последнего приличного суфлера к вечеру остаться.

Корсаков не выдержал и рассмеялся.

3

Отведенные до начала репетиции четверть часа необходимо было с толком использовать и подготовиться к ней должным образом. Я оставила в каморке Михеича шаль и рукавички, шубку набросила на плечи — хоть в печах уже и гудело жаркое пламя, но в театре все еще было прохладно — и отправилась в буфет.

— Наше почтение! — закричал, завидев меня, наш буфетчик Петруша, и голос его гулко разнесся по пустому фойе. — Несказанно рад вас видеть, сударыня Дарья Владимировна!

— И я вас рада видеть, сударь! — поддержала я его игру. — Петруша, будь добр, сделай мне чаю. С лимоном и медом, но не сладкий и не горячий, а теплый.

— Мне Афанасия Николаевича вкусы известны. Так что сделаю все в лучшем виде и занесу ему к началу репетиции.

— Дедушка заболел, так что мне придется его подменять. Я пока в будку не полезу, сяду с краю сцены. Не потеряешь?

— Не потеряю! — заулыбался Петруша. — Как можно такую красоту потерять?

И, не давая мне сказать что-либо ехидное в ответ — знает ведь, что не люблю я таких комплиментов, перевел разговор на другое:

— А что с дедом? Вчера с вечера был жив-здоров!

— Простудился дедушка. По вчерашней непогоде и слякоти дело это нехитрое.

— Ну, это не страшно. А не желаете ли, сударыня, конфет? Только что самых свежих доставили. Пралине, аккурат такие, как вы любить изволите. Дозволите угостить?

— Не дозволю, Петруша. От конфет во рту липко становится, чего доброго начну шепелявить:

— «Што дальшще? Дальще тищина!» — продекламировала я шепеляво, как будто у меня во рту и впрямь была конфета. — И кому это понравится?

— Мне даже так понравится, мне вас слушать всегда в удовольствие, — засмеялся буфетчик.