— Без меня ее карьера вообще бы не состоялась, — резко бросила Агнес. — А что касается Фенстервальда, то разве не он в ответе за ту порнографию, что мы видели вчера вечером?

— Теперь ты понимаешь, Агнес, почему я не разрешал тебе везти девочку в Нью-Йорк, когда ей было только двенадцать? Ты обижалась на меня тогда, но я знал, что красоту всегда эксплуатируют, даже в двенадцать лет. Я старался оттянуть этот момент.

— Значит, тебе понравилось «Лето Джемини»?

— Разумеется, нет! Но с этим мы бороться не в силах. Нам остается только смириться.

— Будь ты проклят, Шандор! Всю жизнь ты внушал мне правила нашей католической церкви. Ты проповедовал так, словно сам только что сошел с кафедры. А теперь, когда ты видишь, что Тереза становится богатой и знаменитой, ты вдруг превращаешься в философа! Она грешница, Шандор, страшная грешница! Неужели ты забыл об этом? И она будет грешить и дальше, а ты говоришь, что мы не должны ее останавливать.

— Агнес, раз церковь ее простила, раз она получила отпущение грехов, кто мы такие, чтобы отказывать ей в прощении? — спросил Шандор, стараясь держать себя в руках. — С тех пор Тереза ни разу не оставалась наедине с молодым человеком, во всяком случае, насколько нам известно. Все ее «свидания» устраивают агенты по рекламе, и она всегда бывает на них в сопровождении других людей. Тереза ни разу не целовалась вне съемочной площадки, где на нее смотрят десятки людей. Я считаю ее целомудренной, даже если ее наряды в фильме показались мне отвратительными. Но ты ничего не забыла и не простила, верно? — Его голос дрожал от гнева. — Ты растишь свой гнев, не давая ему угаснуть. Агнес, это куда больший грех в глазах господа.

— Только не начинай снова учить меня жить по божьим законам! — крикнула Агнес, выведенная из себя его спокойным, размеренным голосом. — Это я спасла нашу семью от позора. Это я придумала, как поступить с Мэгги, и теперь забочусь о ней. Что бы она стала делать без меня, оставшись одна с ребенком в четырнадцать лет?

— Так ты еще и гордишься собой, Агнес. Ты постоянно совершаешь грех самонадеянности. Ты полагаешь, что можешь спасти свою душу без помощи господа. Ты хоть раз молилась о том, чтобы перестать гневаться на собственную дочь? Ты хоть раз рассказала о своих чувствах на исповеди? Разумеется, нет, потому что ты не хочешь расстаться со своим гневом. Агнес, тебя снедает смертный грех зависти. Ты завидуешь успеху нашей дочери. Зависть и гордыня — два смертных греха, Агнес. Можешь ли ты сказать, что не совершаешь их?

— Ты ничего обо мне не знаешь и никогда не знал, — ответила Агнес, вся во власти гнева и презрения. — А ты, Шандор, где теперь твои великие духовные ценности? Они сгинули в пучине греха алчности, вот где они. Ты хочешь денег пусть не для себя, а для своей дочери. Ты согласен, чтобы она снималась в любом дрянном фильме, только бы ей за это хорошо платили.

— Алчность, — медленно повторил Шандор, тонкие черты его лица исказила гримаса ужаса, — алчность… Возможно, ты права. Я поговорю об этом с отцом Винсентом.

— Доставь себе такое удовольствие, Шандор. Побеседуйте, как парочка кардиналов. Возможно, отец Винсент даст тебе немного поносить свой красный головной убор, чтобы успокоить твою совесть. Я иду наверх. Я буду спать в комнате Мэгги.

— Брайан, — обратился Шандор к своему другу Келли, крестному отцу Мэгги. — Мы довольно хорошо узнали друг друга за прошедшие несколько лет, как ты думаешь?

— Конечно, Шанди. Я только жалею, что наши женушки не сумели поладить.