В последнее время Литвинову как то особенно приятно стало общаться с молодежью, и не случайно, наверное, догадливый Герман Матвеевич дал ему такого отличного парня. «Должно быть, начинаю стареть, – подумал он, – раньше мне всегда было интереснее со сверстниками, даже в мое недолгое учительствование в Институте Времени, когда милые второкурсницы прямо на лекциях забрасывали меня интимными записочками… Ну что ж, видно, и в моей жизни после прилива наступает отлив, не это страшно, а страшно то, что он оставляет на берегу памяти. Следы, много следов рано ушедших друзей, обломки несбывшихся надежд.

Все лучшие годы, ты, Григорий Литвинов, прожил, не думая об отливе, не готовя тылы на случай отступления, и, может, сделал трагическую ошибку. Наташа никогда об этом не вспоминает, но я же вижу, как тают от боли ее добрые глаза, когда она смотрит тайком на портрет Павла… Могли я тогда, в страшном четырнадцатом, сберечь единственного сына, послав в это дьявольское ущелье в Альпах кого нибудь другого? И Павел остался бы жив, а погиб кто нибудь другой, скажем, белозубый Арсен или горбоносый альпинист Жак Ферарье… Нет, сам Павел никогда бы мне не простил их гибели. Справиться мог только он, как самый опытный и выдержанный спасатель, да и разве, уходя в то дождливое утро, он думал о смерти? И остались от моего мальчика только следы на нашем с Наташей берегу, да еще, может быть, помнят его те туристы из Милана, которых он спас в тот кошмарный день…»

Литвинов заставил себя выпить несколько глотков обжигающего кофе. Что то он совсем раскис. Не время, еще не время.

Из за плотной пелены невидимого леса на поляну начал выползать серый клубящийся туман. Заметно похолодало, и даже под теплым пледом стало не очень уютно. Где то рядом гулко заухал филин, низко над росистой землей замоталось из стороны в сторону темное пятно – вылетела на охоту летучая мышь. Очень хотелось посидеть, запрокинув голову, и долго, долго смотреть в иссиня черное небо, полное спелых звезд, но и там, на некоторых искорках, тоже остались нелегкие воспоминания, так что лучше было пойти помочь Марину, пока у мальчика совсем не опустились руки, к тому же с Валерой Рюминым можно будет со вкусом поговорить. Все таки почти три года толком не виделись, да и у него тоже, наверное, бессонница.

* * *

Утром Игорь встал специально пораньше, чтобы успеть сбегать искупаться на одно из небольших соседних озер. Солнце уже позолотило верхушки старых, убеленных лишайником елей, туман неторопливо таял, обнажая высокую серебристую траву, так что Корин промок, не пройдя и нескольких шагов от башни. «Ну ка!» – весело приказал он сам себе и, сбросив на руки услужливого робота одежду и оставшись только в плавках, бодро побежал по еле заметной тропинке, ведущей в лес. Очень скоро он, правда, пожалел о своих босых пятках – лес был старый, изрядно захламленный, иногда на земле лежали целые, поваленные дряхлостью стволы, распространяя вокруг терпкий запах гнилости. Но что значили даже самые чувствительные уколы по сравнению с радостью ожидания трудного, но захватывающе интересного дня!..

На берегу дымящегося, как парное молоко, озерца Корин разогнался и, задержав дыхание, бросился с крутого берега в воду. Хорошо!.. Отплевываясь, он вынырнул на поверхность, спугнув плавающую неподалеку парочку уток, некоторое время подурачился, поднимая снопы брызг, а потом, мужественно нахмурив брови, стал методически обшаривать дно озера, выбрасывая на берег полусгнившие коряги. Все таки здесь еще купаться и купаться, да и, может быть, удастся пригласить на пикник девчонок с соседних вышек… По дороге назад Корин позволил себе попетлять по лесу, нашел среди бурелома заросли спелой июльской малины и островки кустистой голубики, и очень довольный собой вернулся к башне.