Лиза волновалась ужасно и оттого была особенно прелестна. Глаза ее блестели, щеки раскраснелись, она была одета в свое лучшее синее платье с кружевным воротником, волосы украшал пышный белый бант, а в голове у нее вертелись наставления бабы Али, как правильно войти в классную комнату и поздороваться, не останавливая взгляда ни на ком, но в то же время обведя глазами всех. Было обговорено, какие стихи она прочтет и как станет отвечать на вопросы, но сердечко все равно тревожно колотилось у девочки в груди, и еще ее немного смущал смотревший на нее в упор высокий черноволосый мальчик в матроске, который сидел напротив в коридоре с папой и мамой и болтал ногами, как на качелях.

 Однако бояться ей было нечего: уж кто-кто, а Лиза Непомилуева была к школе готова безукоризненно. И в самом деле, когда настала ее очередь войти в просторную светлую комнату и отвечать на вопросы учителей, завуча начальных классов и директора школы, девочка поразила всех необычайно чистой речью, умением бегло читать и считать, но более всего – рассказом по картинке.

 Ей выпало составить рассказ о первомайской демонстрации на Красной площади. Краем глаза заметив картинку, баба Аля побледнела, а баба Шура почернела, но Лиза… Первый раз в жизни она увидела зубчатые стены древней торговой площади и вообразила, что это и есть та самая Дриандия, которую призывал открыть Пришвин. Вдохновение охватило ее, и она рассказала приемной комиссии историю, после которой никто не стал задавать девочке дополнительных вопросов. Директор листала Лизины документы, что-то вполголоса шептал а ей на ухо завуч, в глазах у обеих стояли слезы, и женщины с благодарностью смотрели на двух старух, вся жизнь которых свелась к тому, чтобы вырастить девочку, даже не подозревавшую о своей сиротской доле и не чувствовавшую себя ни в чем ущемленной.

 По заведенной в школе традиции результаты собеседования сообщались только время спустя, когда вывешивались списки поступивших, но Лизиным бабушкам сразу же сообщили, что девочка их принята, и лишь ласково попеняли, что был упущен целый год.

 – А может быть, определим ее сразу во второй класс? – предложила молодая завуч.

 – Не стоит. Все, что ни делается, к лучшему, – сказала директор школы певучим голосом и повернулась к Лизе. – Тебе необыкновенно повезло, Лизонька. В этом году один из классов набирает Татьяна Петровна Глинская, лучшая учительница нашего района. Тебе будет очень хорошо у нас.

 – Храни вас Господь, – не удержалась баба Аля и низко поклонилась, вызвав улыбки на лицах у педагогов.

 Ее торжественное настроение испортила сестра.

 – Мало тебя, Алька, в Ярцеве били. Как была круглой дурой, так дурой и осталась! – заявила грубоватая баба Шура, когда старухи вышли на улицу. – Ты б еще ручки им поцеловала, как своим попам.

 Баба Аля ощутила в борту пробоину, из которой посыпалось на сырой бульвар благодушие, насупилась и в который раз велела самой себе быть сдержанной и осторожной. Сестры вернулись домой порознь и не разговаривали до вечера, но Лиза, по обыкновению, их размолвки не заметила: она бежала впереди и сердечко снова подпрыгивало в груди, но уже не от волнения, а от радости – ее приняли.

 3

 Когда Лиза проснулась, в квартире было темно и тихо. Все еще спали. В окно светил уличный фонарь. В шкафу на плечиках висела школьная форма: коричневое платье со стоечкой, кружевным воротником и манжетами. Белый накрахмаленный фартук светился в полутьме.

 – Спи, Лиза, – сказала она самой себе, но спать не хотелось.

 Хотелось лежать и о чем-нибудь думать. Например, о маме. Если бы не этот фонарь, Лиза могла бы увидеть звезду, на которой жила мама.