Через два дня, покидая Бухару, Якуб с горечью думал о том, что теперь его уже ничто не влечет в родной город. Встречи и разговоры, связанные с его занятиями, вдруг совсем неожиданно раскрыли перед ним невежество близких и дорогих ему людей. Ему было обидно и больно, словно он потерял что-то очень дорогое его сердцу. Но зато он по-новому видит все то значительное, что он обрел в обществе своего устода. Он понял, что теперь не скоро захочет приехать в Бухару; а благородному Абу-Райхану он смело сможет сказать, что излечился от печали. Да, он скажет: «Разлука с близкими больше не тревожит меня».

СВЕТИЛЬНИК ГОРЕЛ ВСЮ НОЧЬ

Лунный свет серебряным потоком залил узкую пыльную улочку с ее глиняными оградами, развесистыми тутовниками и домиками ремесленников, за которыми прятались плодовые сады. Здесь, на окраине Гурганджа, пахло созревшими плодами и пряным запахом согретой солнцем листвы. Если бы порой не доносилось зловоние, идущее от сваленных в кучу отбросов, здесь было бы так же душисто и прохладно, как в садах богачей.

Когда утих лай собак и плач младенца, доносившийся из-за глиняной стены, Якуб отчетливо услышал дружный хор кузнечиков. Их давно знакомая песня напомнила ему детство и такую же песнь кузнечиков в саду, за которым ухаживал старый погонщик верблюдов Абдулла.

«Ах, Абдулла, - вздохнул Якуб, - каждую свободную минуту ты отдавал саду. Я помню, как ты говорил, что зеленые растения - это те же дети аллаха и потому их надо любить, как мы любим всякое живое создание. И я полюбил их всем сердцем. С тех пор я никогда не прохожу равнодушным мимо цветущей яблони или красного мака, сорванного в поле. Я любил забираться в твою глиняную хижину, запрятанную в глубине тенистого сада. Я никогда не знал, когда ты просыпаешься, Абдулла. Мне казалось, что ты подымаешься вместе с цветами и пьешь ту живительную росу, которую им посылает небо. Может быть, от этого ты был всегда веселым и добрым, Абдулла?»

Так, мысленно обратившись к дням своей юности, Якуб представил себе на мгновение родной дом и Абдуллу, согнувшегося над грядкой душистой мяты.

«Хорошо бы увидеть сейчас старика, - подумал юноша, и от этой мысли даже потеплело на сердце. - Если бы свершилось чудо и Абдулла вдруг очутился здесь! Постоять бы рядом с ним и услышать хорошее слово. Ведь добрее Абдуллы нет человека на свете».

Оглядываясь по сторонам, словно надеясь увидеть Абдуллу, Якуб обратил внимание на стену, посеребренную лунным светом и увитую виноградными лозами.

- О, совсем как дома! - воскликнул радостно Якуб. - У нашей калитки так же. - И, поднявшись на цыпочки, он сорвал кисть сочного винограда, почти черного в лунном свете.

Ему показалось, будто он у калитки своего дома. Там такая же стена с виноградными лозами. Тенистая аллея ведет от калитки до порога дома. А на пороге в эту пору всегда сидит мать, отдыхает от дневных забот.

«Как дома», - подумал Якуб, общипывая сочные виноградины. Эти лозы дадут нам красные душистые ягоды. Давно уже он не ел этих ягод. Если бы он был дома, то, наверно, как и прежде, стал бы теперь срезать виноград. А потом он пошел бы в сушильню. Там Абдулла сушил ягоды. Вместе с мальчишками из соседнего двора он всегда помогал Абдулле. Вначале они долго мыли ягоды в арыке, где плескались утки. А потом раскладывали виноградные кисти, стараясь положить их тонким слоем. Он так трудился, что никто из мальчишек не мог с ним сравниться в усердии. И когда красные виноградные ягоды высыхали, их ссыпали в громадный глиняный сосуд.

Хорошее было время, подумал Якуб, но оно ушло безвозвратно. Скоро уже два года, как он в последний раз навестил родителей. И, хотя он тогда рассердился на мать и вознегодовал на старого цирюльника, сейчас он бы охотно повидал их и сказал им, что любит всех по-прежнему. И еще сказал бы, что ему стыдно за те дерзости, которые он позволил себе сказать в минуту гнева.