Тимур весь преобразился, смотрит мне в лицо и говорит: «Это Органист. Открой ему». В его глазах огоньки сигарет.

Органист — здоровый лоб. Зубы на уровне моих глаз. Если смотреть на него, только и видишь, что одни зубы. Резцы размером с ноготь чернокожей шлюхи. Только они не зеленые, а желтые. Вокруг них кустится бородка. Он одет в такую же кожанку, как у меня, вваливается, ничего не говоря, несет свернутый целлофановый пакет. Он здоровается с Тимуром, а Тимур поднимает глаза и заглядывает в пакет:

— Сегодняшняя?

— Утрешняя. Двадцать часов, — отвечает Органист и относит пакет к навороченной кухонной плите, на которой, как я понимаю, кипит вода в кастрюле. Вываливает содержимое пакета в кастрюлю, оно с плюханьем бумкает на дно.

Я опять сажусь на диван и робко зажигаю сигарету. Этот Органист кажется мне каким-то знакомым.

— Ты не торопишься? — спрашивает Тимур и продолжает ковыряться в пене.

— Да не особенно. Я могу за этим последить. У тебя какой-нибудь гарнир есть?

— В шкафу над раковиной соус «Табаско».

— А картошка? Может, с этим лучше картошку?

— Ты есть хочешь? — спрашивает Тимур и смотрит на меня.

— Э-э, да, — отвечаю я.

Похоже, мне сейчас перепадет бесплатный ужин.

— Картошку, — говорит он лбу у плиты.

Когда Тимур опять откидывается на спинку стула, с него градом пивной пот. Он тяжело дышит. Весь блестит. Покрытая росой внешняя гармония. Я успокоился, главным образом из-за еды. Это как проснуться в дорогущей гостинице, плохо выспавшись за 17 000 крон, и утешаться тем, что завтрак включен в счет. Я уже настроился на аборт (что бы это ни было), но Тимур вытирает пот, осматривается и протягивает руку за маленьким пакетиком. Отдает его мне и говорит непринужденным тоном, как будто просит всего-навсего передать ему масло:

— Иди в сортир и дрочи. Задом наперед.

Этого я не ожидал! Не ожидал, что мне самому придется работать за те маны, которые я же и заплатил. Это как поход к проститутке. Ты же платишь, ты же и работаешь, не дадут расслабиться. Пакетик, явно из-под кокаина, пустой.

— Задом наперед?

— Да. Просто в другую сторону, чем обычно. Бациямастур.

Трудности — такие же, как всегда, когда ты на «э». Все так мучительно медленно. От того, что задом наперед, легче не становится. От того, что Органист стучится и спрашивает: «Как успехи?» — тоже. (На заднем плане слышно, как Тимур долдонит какую-то бодистскую мантру.) И совсем уж нелегко, если подумать, какие бешеные деньги я за это заплатил. Тридцать тысяч. Это, наверно, самый дорогой сеанс онанизма за это десятилетие. Над унитазом — поляроидная фотография с автографом, на которой Тимур и Блонди под солнцем. Он у меня уже начал побаливать (крайней плоти не нравятся движения в обратную сторону), но вот я наконец вышел из сортира с теплым веществом в пакетике. Тимур велит мне отдать свой надой Органисту. Я отдаю и сажусь. Тимур все еще корпит над стаканами. На столе двенадцать мокрых булавок. На пиве совсем никакой пены. «Пусть пиво стоит». Тимур берет свой радиотелефон и втыкает двенадцать пропивленных булавок в нижний динамик, сопровождая это какими-то индейскими заклинаниями. Органист все еще у плиты. Что-то готовит.

Когда Тимур воткнул в трубку последнюю булавку, телефон зазвонил. Как ужаленный кот.

— Разве ты еще не позвонил? — спрашиваю я, но тут же вспоминаю, что да, я же отвечал, лежа на полу у мамы, и я продолжаю: — То есть… ты трубку повесил?

Он меня не слушает, как и раньше.