Я понимаю, что попал в камеру смертников, самую крепкую из всех вообразимых. Правда, имея про запас всего шестьсот миллилитров воды, можно не сомневаться, что заключение будет недолгим, — необходимый минимум для путешествия по пустыне составляет четыре литра на человека в день. Я снова прикидываю, сколько смогу протянуть на своих скудных запасах, — до понедельника, максимум до утра вторника. Единственный способ выжить — выбираться отсюда. В любом случае таймер уже тикает, и все, что у меня есть для борьбы с камнем, — копеечный складной нож. Все равно что добывать уголь в шахте детским совочком.

Внезапно я чувствую, что разочарован, устал от долбежки. Я оцениваю, сколько уже удалось наковырять (почти ничего) и сколько я потратил на это времени (больше двух часов). Вывод прост: я занят бесполезным трудом. Обсуждаю сам с собой оставшиеся варианты, и напряжение перерастает в пессимизм. Уже очевидно, что я не смогу надежно закрепить полиспаст для подъема камня. Скалы образуют трехметровую полку в двух метрах выше моей головы и почти в трех метрах от меня. Даже с двумя действующими руками построить полиспаст в такой ситуации было бы невозможно. У меня нет воды, чтобы ждать помощи, у меня нет инструмента, чтобы расколоть камень, у меня нет возможности устроить полиспаст… У меня остался только один возможный вариант освобождения из плена.

Я медленно и четко произношу вслух: «Ты должен будешь отрезать себе руку». От этих слов бунтуют все инстинкты и чувства, и даже голос срывается на октаву.

«Я не хочу отрезать себе руку!»

«Арон, тебе придется отрезать себе руку».

Я понимаю, что спорю сам с собой, и неуверенно хихикаю. Это безумие.

Я отлично понимаю, что никогда не смогу перепилить собственные кости тупым ножом, поэтому возвращаюсь к прежнему занятию — пытаюсь долбить камень. Пусть это бесполезно, но это лучший из имеющихся вариантов. Продолжая долбить камень, я представляю себе вечернее солнце над пустыней, удлиняющиеся тени. Синева неба становится все глубже, а я весь последующий час безрезультатно стучу по камню, делая редкие и краткие перерывы. Выцарапанная над моей правой рукой фраза — «Геологическая эпоха включает настоящее время» — приобрела другой смысл. Сначала это было просто предупреждение Джерри Роуча. Теперь это мотивирующий призыв. Я полон надежды на то, что я, будучи частью геологической эпохи, смогу разрушить этот камень настолько, чтобы освободить правую руку от смертельного рукопожатия. Тем не менее нож очень быстро затупился о камень. Я опять меняю его на напильник и продолжаю пилить по линии над сероватым выступом, у ближайшего края выемки.

Пока пилю, я вспоминаю, как первый раз попал в Юту, — уж и не знаю, с чего вдруг это приходит мне на ум. Возможно, воспоминания — попытка ответа на терзающие меня вопросы: как я здесь оказался, как меня угораздило попасть в ловушку? В ту первую поездку мы отправились всей семьей. Это был 1990 год, первый мой год в средней школе. Мы ездили к каньонам Кэпитол-Риф, Брюс и Зион, а потом свернули на юг, к Гранд-Каньону. Сначала я не был сильно воодушевлен этой поездкой: за несколько недель до нашего отъезда мои друзья взволнованно обсуждали предстоящие лыжные путешествия или каникулы в Мексике. А я? А я ехал с родителями в Юту.

К счастью, с нами была друг нашей семьи, Бетти Дарр из Огайо. Она была самым начитанным человеком из всех, кого я когда-либо знал, и ее любовь к чтению уступала разве что любви к путешествиям.