— Ты когда-нибудь была на крыше этого здания? — спрашивает, гипнотизируя взглядом.

А тут есть крыша? А где мы, вообще? А кто я и кто ты?

Глава 10. В шаге от пропасти

7 лет назад

Через минуту мои ноги бегут вслед за Анселем по серым бетонным коридорам, сужающимся в тоннели, поднимаются по лестнице, перепрыгивая ступеньки, моя рука в его руке, и перед глазами только плечи. Я с ужасом осознаю, что несусь, сломя голову, за мальчиком как минимум на десять лет моложе себя.

Но разве могут быть у детей такие плечи?

Мы упираемся в массивную железную дверь с наклеенным на неё жёлтым треугольником и множеством предостерегающе-запрещающих знаков. Ансель прикладывает к замку электронный ключ, и через секунду мы уже стоим снаружи.

И только теперь я обнаруживаю в его руках свои пальто и шарф.

— Ты слишком легко одета, — протягивает их мне.

Перед моими глазами предстаёт сложная, но вдохновляющая картина: лучи уставшего октябрьского солнца одевают современный, техничный, гипнотизирующий своей стеклянной монументальностью город в красный закат.

Ванкувер впечатляет, особенно если смотреть на него с нужного ракурса. В этом мгновении неожиданного, а потому настолько интенсивного зрительного наслаждения я не изменяю себе — думаю о двойственности явлений, ведь Ванкувер местами уродлив. Отвратителен и прекрасен одновременно. Белое и чёрное, заключённое в одном диске, доброе и злое, зажатое в едином пространстве — именно в этом сосуществовании противоречий, наверное, и заключена вся интрига мироздания. Нам лишь остаётся выбирать, как много места в своих душах мы отведём белому и как мало чёрному.

Чувствую на себе взгляд, но притворяюсь, что не замечаю. А он настолько пристален, что кожа на моих щеках и шее пылает от жара его энергии. В этот момент мне кажется, что я физически ощущаю свои внутренние весы добра и зла: они то давят на меня тяжестью потенциального проступка, то раскачивают на качелях эйфории.

Ансель приближается и чуть склоняется, словно стремится достать с высоты своего роста до микроскопической точки. На таком близком расстоянии его юность бьёт наотмашь: свежесть и чистота линий, не утраченная нежность кожи на щеках, припухлость зреющих для любви губ.

— Твоя серёжка, — говорит, — она расстегнулась. Можно?

Я взрослая женщина и должна запретить ему прикасаться. Обязана. Но детская искренность, поблёскивающая в глубоких тёмных водах его по-настоящему мужского взгляда, гипнотизирует, парализует способность здраво мыслить.

Не дождавшись ответа, Ансель мягко касается мочки моего уха, и хотя я не могу видеть его действий, мне вдруг становится совершенно очевидной его креативность: конечно, моя серёжка в полном порядке. Конечно, он не пытается привести её замок в надлежащее положение — он вероломно ласкает моё ухо медленными кроткими поглаживаниями, словно пробует на вкус дорогое и очень редкое блюдо, зная наперёд, что эта дегустация никогда не повторится.

Ансель не из тех, кто будет спрашивать позволения или ждать удобного случая — он импульсивен и подчиняется своим порывам, позволяя им писать целые главы в истории своей жизни.

Его лицо находится слишком близко от моего — на расстоянии, которое давно перестало быть допустимым и УЖЕ поставило под сомнение мою порядочность. Сейчас, наверное, мне следует задать себе вопрос «Что я здесь делаю?», но вместо этого я смотрю на его губы.

Возможно, Ансель читает в этом взгляде вызов, сигнал к действию, потому что уже в следующее мгновение я ощущаю вкус, жар и влажность его рта, совершенно упустив тот момент, когда его руки вжались в мою талию.