Тонкокостный, невероятно худой — в чем только душа держится? Прямая ему противоположность — таких, как Кардель, на стокгольмских улицах, как салаки в неводе. Бывшие солдаты, чью молодость похитили войны и нужда, преждевременно износившиеся, но еще крепкие люди. Сам-то он, должно быть, вдвое шире в плечах, чем эта былинка в образе человека. У него-то, Карделя, лопается на груди рубаха, ноги, как бревна, пудовые кулачищи… теперь, правда, кулак один, на оставшейся руке. Уши, размозженные в драках, свернулись в затвердевшие, как камень, складки.

У Карделя возникло чувство, что Винге, хоть и смотрит в глаза, видит его целиком — от кончиков волос до пальцев ног. Он инстинктивно повернулся, скрывая протез, и смущенно кашлянул. Надо было как-то прервать гнетущее молчание:

— Я встретил констебля неподалеку. Господин Винге тоже из дома Индебету? Вы из полиции?

— И да, и нет. Я не из полиции, но меня послал полицеймейстер. А вы, Жан Мишель? Что вы делаете ночью на кладбище? Мне кажется, вы сделали для утопленника все, что могли.

Кардель пожевал несуществующий табак, чтобы выиграть время.

— Кошель пропал. Может, зацепился за труп. Не так-то там и много, но все-таки… ночной прогулки стоит.

— Я пришел осмотреть тело, — сказал Винге, помедлив. — К сожалению, его уже обмыли. Хотел поговорить с могильщиком… Следуйте за мной, Жан Мишель, посмотрим, не найдется ли ваш кошелек.

Могильщик ответил на стук в окно не сразу. Старый, маленький, кривоногий, с намечающимся горбом и легко узнаваемым немецким выговором.

— Господин Винге?

— Да, это я.

— А я Дитер Швальбе. Пришли, значит, на покойничка поглядеть? Что ж… это можно. Глядите на здоровье. Только уж до утра управьтесь, утром его отпоют и закопают.

— Покажите дорогу.

— И дорогу покажу, а как же…

Швальбе вернулся в комнату, запалил от свечи лучину и зажег два фонаря. На столе сидел откормленный кот и причесывался только что вылизанной лапой. Могильщик протянул один фонарь Карделю, закрыл за собой дверь и, хромая, двинулся по тропинке. Только зна́ком показал — идите, мол, за мной.

Они перешли двор. Могильщик остановился у невысокого каменного строения с облезлой штукатуркой и, прежде чем войти, прикрыл рот, неожиданно мяукнул и тут же пояснил:

— Крысы. Лучше я их напугаю, чем они меня.

Вдоль стен чего только нет: лопаты, ломы, доски для гробов — новые и бывшие в употреблении, осколки надгробных плит, лопнувших от морозов. Тело утопленника — на скамье, завернуто в тонкую ткань. В морге, несмотря на прохладу, царил легко узнаваемый запах смерти.

Могильщик, не оборачиваясь, показал на крюк в стене. Кардель понял, повесил на крюк фонарь и посмотрел на могильщика — что делать дальше? Тот молчал. Наклонил голову, переминался с ноги на ногу и молчал. Ему было явно не по себе.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Винге. — У нас не так много времени.

Швальбе уставился в земляной пол.

— Мы, могильщики, много чего знаем… что другим неведомо. Любой скажет. Кто всю жизнь могилы копает, тот знает. У мертвеца, ясное дело, голоса нет, но… есть и другие способы. Этот-то, кто лежит здесь, — очень зол. Вот-вот стены начнет крошить от ярости.

Суеверие-то оно, конечно, суеверием, но Карделю стало страшно.