– То есть – ты заслужил себе игрушку?

– Мама, я говорю лишь о том, что наша семья вполне может себе это позволить. У Дорика, например, есть прекрасная яхта…

– Дорик не покупал себе крейсер.

– Федя человек семейный, ему надо экономить…

– А ты, значит, человек холостой? – Елизавета Михайловна смотрит на сына с едкой улыбкой. – Ну хорошо… Раз ты так хочешь эту громадину, то придется кое чем поступиться. Первое! Если… Я повторяю, если тебе удастся договориться о ее покупке, то она должна быть записана на мое имя.

– Да ради Бога! Мама! – всплескивает руками Терещенко. – Я только не пойму, зачем тебе это надо.

– Считай это старческим капризом. Хотя мои соображения совершенно открыты: пока «Иоланда» будет принадлежать мне, я смогу следить за тем, как ты держишь данное мне слово.

– Но я еще не давал тебе слова! – удивляется Мишель.

– Сейчас дашь. По первому пункту мы договорились?

– Хорошо, мама. Мы договорились. Я запишу яхту на тебя.

– Отлично. Второе. Я даю тебе разрешение на покупку в том случае, если ты пообещаешь мне не жениться на своей белошвейке…

– Мама!

Терещенко вскакивает с кресла.

– …пока я не дам на то своего разрешения.

– Как ты можешь?!!

– Да или нет? – Елизавета Михайловна стоит, положив тонкие кисти рук на спинку изящного кресла орехового дерева, лицо ее бесстрастно, но глаза горят победным огнем.

– Ты пытаешься меня шантажировать! – Мишель краснеет, голос у него срывается на крик.

– Да или нет? – повторяет мадам Терещенко.

– Почему? Ну почему, мама, ты так упорно мешаешь моему счастью? Чем она тебе не угодила? Ты ведь и двух слов ей не сказала!

Елизавета Михайловна молчит, разглядывая взбешенного сына, бегающего по комнате.

– Это подло – ставить меня в столь двусмысленное положение! Почему я должен делать выбор между Маргарит и своими законными желаниями? Почему ты все время пытаешься управлять мной – взрослым успешным человеком? Ты приковываешь нас к себе, не даешь строить собственную жизнь, семьи? Зачем это тебе, мама?

Он оказывается возле окна.

По случаю теплой погоды рамы приоткрыты.

Хорошо видна бухта, залитая ясным зимним солнцем. Вода кажется ртутью – на море полный штиль. На рейде возвышается профиль прекрасной «Иоланды».

Терещенко прерывает тираду на полуслове и останавливается, глядя на открывшийся вид.

Закуривает.

– Мне совершенно незачем управлять вами, – негромко говорит Елизавета Михайловна. – Во всем, что с вами происходит, виноваты вы сами. А я… Я просто вас хорошо знаю. Вы мои дети, Михаил, и я вас очень люблю. Все люди любят так, как умеют, не правда ли? Так да или нет?

Терещенко молчит, глядя в окно.

Елизавета Михайловна смотрит ему в спину, едва заметно улыбаясь.

– Договорились, – наконец-то говорит он.

По направлению к стоящей на рейде «Иоланде» идет моторный баркас, на его баке – Терещенко.

Баркас подходит к трапу яхты, и Михаил соскакивает на швартовочную платформу. Вот он поднимается по ступеням, сопровождаемый человеком в мундире капитана.

Салон роскошен, но не так, чтобы резать глаза, а таким образом, чтобы быть максимально удобным во время долгого путешествия.