– Ты идиот, Грейс, – фыркнула я, разочарованно глядя вслед зверю, а затем перевела взор на зверя другого. – Ну и какого черта?

– А еще из него бы получился вкусный шницель.

– Запихни себе этот шницель в…

К концу дня мы пересекли город, и усталость почти заставила меня поверить, что даже асфальт сгодится в качестве постели. Мы минули еще пару километров, когда нам открылся узкий участок железной дороги, по которой я раньше следовала к границе. Сойдя с рельс и перевернувшись, посередине путей развалился на части целый пассажирский поезд. Оторванные вагоны разбросало по округе – и все как на подбор искореженные, переломанные и покрытые копотью. Из разбитых окон выглядывали человеческие руки, чернеющие от сажи и разложения. Даже Грейс промолчал, лишь буркнув без всякого притязания на привычную колкость:

– Должно быть, двадцать седьмого августа шел ночной маршрут из Анкориджа до Фэрбенкса. Бедняги.

Позже, даже смыкая от усталости веки, я все равно отчетливо проглядывала сквозь них очертания мертвых рук. Обожженные до углей, молящие о спасении. Я думала об этом весь остаток дня. Сидя возле костра в приоткрытом гараже и поедая консервы, я никак не могла справиться с мандражом. До тех пор, пока не заметила, как Грейс свернулся калачиком возле груды шин, привалившись боком к спящей Барби. Крис Роуз же игрался с медной монеткой в руках, патрулируя местность с крыши заржавевшего пикапа. Оттуда открывался неплохой вид на пшеничные поля – на заросшие, бесхозные и поспевающие колосья, где, кроме дикой природы, больше ничего не осталось.

Без света фар, огней мегаполисов и дряни, выделяемой в атмосферу, небо казалось кристально чистым. Возможно, единственный повод пережить апокалипсис и остаться одному в этом безутешном мире – это увидеть россыпь звезд Млечного Пути, что видела я, запрокинув голову. Словно протяни руку и зачерпни горсть ладонью – вот они: яркие, сияющие, бессмертные! Не то что люди. Они – совершенство, а мы почти мертвецы.

Из мыслей меня вырвал протяжный вздох Криса, раздавшийся над самым ухом. Он рухнул на пол гаража рядом с костром сбоку от меня. От неожиданности я испугалась, и, заметив это, Крис утешающе улыбнулся, кивнув на снайперскую винтовку у меня на коленях. Поняв, о чем идет речь, я виновато улыбнулась и отвела в сторону дуло, которое инстинктивно навела в направлении его живота.

– Ты не обижаешься, что ребята зовут тебя Джем? – спросил он.

– Нет, я понимаю. В ваших прозвищах главное лаконичность… Ну и немного логики. – Я потерла пальцами подбородок, и от зимних варежек ссадина, заживающая на ладони, начала чесаться. – Джейми от Джеремия, а Джем – от Джейми.

– Почти, – хмыкнул Крис и, откинувшись на пустые канистры, снова подбросил медную монетку, внимательно следя за тем, какой стороной она упадет на сей раз. – Только Джем не потому, что Джейми.

Я нахмурилась.

– А почему тогда?

Вдалеке захлопали крылья белых сов. Я невольно схватилась за свою винтовку, вечно готовая к неприятностям, но Крис спрятал монетку и перехватил мою руку до того, как я успела бы прицелиться в пустоту. Он заставил меня шумно выдохнуть и положить оружие на место.

Прошло около минуты до той поры, как Крис все же ответил, медленно разжав свои теплые пальцы поверх моих и снисходительно улыбнувшись:

– Джем – как вишневый или абрикосовый джем. Ты когда-нибудь замечала, что я даже макароны с сахаром ем? Так вот. Они назвали тебя джемом потому, что я питаю сильную слабость к сладкому.

11. Самый глупый человек на Земле

Боже, он правда это сказал?! Джем – потому что я для него как сладость? Или это намек, что я такая же липкая (от пота и постоянной ходьбы ведь так и есть!) и приставучая? Интересно, может, он вообще просто пошутил, чтобы разгадка прозвища не казалась мне столь легкой…

Кажется, я думала об этом еще два часа после того, как мы с Крисом поговорили.