Мы выскочили на улицу, где уже вовсю гудели клаксонами машины. Стоял жаркий летний вечер. Началось столпотворение. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались друг с другом. Гудели клаксоны всех машин. Люди заполонили улицы. Движение остановилось. Целующиеся и смеющиеся люди роились, словно муравьи, вокруг гудящих машин, в которых сидели такие же ликующие люди.
Что еще мы могли делать?
Долгие годы войны подошли к концу.
С ними покончено. Они прошли.
Мы защитили себя и уничтожили недочеловеков, японских обезьян. Справедливость и права человека одержали победу над этими тварями, которым место не в городах, а в джунглях.
Мне было десять лет.
Так я тогда думал.
Дядя Эдвард был отмщен.
Его смерть очистилась разгромом Японии.
Свечи Хиросимы и Нагасаки гордо засияли над праздничным тортом в честь его жертвы.
Потом прошли годы.
Я вырос.
Мне уже не десять лет.
Вдруг мне стало пятнадцать, война соскользнула в воспоминания, а вместе с ней и моя ненависть к японцам. Чувства начали распыляться.
Японцы усвоили урок; как положено всепрощающим христианам, мы дали им еще один шанс, и они великолепно им воспользовались.
Мы были их отцами, а они – нашими маленькими детьми, которых мы строго наказали за плохое поведение, но теперь они хорошие, и мы простили их, как добрые христиане.
В конце концов, раньше они были недочеловеками, теперь мы научили их быть людьми, и они быстро усвоили урок.
Годы шли.
Мне исполнилось семнадцать лет, потом восемнадцать, я начал читать японские хайку семнадцатого века. Я читал Бассё и Иссу. Мне нравилось, как они закаляли сконцентрированные в языке чувства, детали и образы, пока те не превращались в росистую сталь.
Я понял, что целые века до того, как 7 декабря японцы столкнулись с нами, они вовсе не были недочеловеками, а были цивилизованными, чувствующими и страдающими людьми.
Война виделась яснее.
Я начал понимать, что произошло.
Я начал понимать механику, а именно то, что логика и разум отказывают, когда начинается война, и, пока она продолжается, царят алогичность и безумие.
Я рассматривал японские картины и свитки.
Они меня поражали.
Мне нравилось, как нарисованы птицы, ибо я любил птиц, и я уже не был тем ребенком Второй Мировой войны, который ненавидит Японию и мечтает отомстить за своего дядю.
Я переехал в Сан-Франциско и познакомился с людьми, изучавшими дзэн-буддизм и находившимися под сильным его влиянием. Я впитывал буддизм через осмос, наблюдая за тем, как живут мои друзья.
Я не диалектик и не религиозный мыслитель. Я очень мало изучал философию.
Я наблюдал за тем, как мои друзья организовывают свою жизнь, свое время, и как они управляются сами с собой. Я впитывал буддизм тем же способом, которым учились всему индейские дети, когда в Америке еще не было белых. Они учились, наблюдая. |