И знаешь, как протекает жизнь такого промежуточного звена? Вначале ты ненавидишь колонистов - до судорог. Потом на смену омерзению приходят понимание и жалость. Эта вторая фаза сменяется третьей, когда душа огрубевает, ты становишься равнодушен к людскому страданию, а заодно и ко всему на свете. Потому что ты навидался всего. Когда хорошенько узнаешь колонию, больше ничто тебя не потрясет. Так-то, малыш.
- Ты хочешь сказать, что поступил так из равнодушия?
- О нет. Есть и еще одна фаза, последняя. Когда начинаешь понимать, что всю жизнь простоял между, ни к кому по-настоящему не примкнув и глубоко презирая и тех и этих. Но гораздо больше тогда начинаешь ненавидеть именно своих. За их якобы чистоту. За то, что они столь неколебимы в своем моральном дутом превосходстве. За то, что у них раз и навсегда все решено и нет места для сомнений. Знаешь, как умер твой отец? Их группа потеряла связь. Он неделю лежал в шалаше, умирая от раны в животе. Вскоре его уже ничто не могло спасти, и он агонизировал, долго и страшно. Его муки не оборвал никто - из милосердия. Потому что гуманисты никого не лишают жизни. Я ненавижу такое милосердие. Этот мир дошел до предела, малыш. И обнажился полнейший абсурд. Наш Принцип лежит вне природы. Он ложен и обречен. Рано или поздно колонисты вырвутся в космос со всей своей злобой и беспощадностью, а наши слюнтяи ничего не смогут им противопоставить. Пока не откажутся открыто от нашего лживого великого Принципа. Я решил ускорить этот процесс и бросить в космос крейсер, словно щепоть фермента. Только и всего.
- Старик, это безумие. Безумие и преступление.
- Может быть. Все возможно. Повторяю, поживи с мое. А потом уже суди.
- Мне жаль тебя. Но я вынужден передать дело в Лигу. Пусть решает она.
- Не спеши, - сказал главный диспетчер, и в его руке тускло блеснул ампульный пистолет. - Игра продолжается.
- Надеешься выкрутиться? Зря. Даже если ты уберешь меня, хватит одной-единственной улики - тридцати контейнеров по фальшивой заявке. До тебя доберутся, будь уверен.
- Между прочим, я возглавляю комиссию, расследующую дело о пропаже грузача с контейнерами. Она установила, что заявку подделал второй диспетчер.
- Ну а что говорит по этому поводу он сам?
- Он уже никому ничего не скажет, поскольку на днях попал под погрузчик. Полагают, он покончил с собой, испугавшись разоблачения.
- Работаешь с размахом, - признал Улье. - Но мне очень не нравится, как ты разговариваешь со мной. Ты откровенен, как с трупом. Не рано ли?
- Мне жаль, что ты встал мне поперек дороги. Очень жаль, малыш.
- Допустим, ты от меня избавишься. Что толку? Я привел грузач, в нем контейнеры и твой лучший друг Зет. Думаю, он уже вовсю рассказывает таможенникам о вашем знакомстве.
- Считай, что никого из них больше нет на свете. Они - радиоактивная пыль, дружок. Я все предусмотрел. Как только они включат корабельную связь, до баржи дойдет кодированный сигнал с моего передатчика. А там, среди контейнеров, упрятана такая ма-аленькая машинка… Сигнал идет в эфир с тех самых пор, как пропал грузач. Словом, единственным свидетелем останешься ты, малыш. Поверь, мне жаль.
Широкое дуло пистолета было нацелено Ульсу в живот. Ампулы усыпляют в среднем на сутки. Старик - не Хиск. От его выстрела не увернешься.
- Мои люди тебя проводят, - сказал главный диспетчер. - Учти, они колонисты. Но обучены стрельбе Не хуже тебя. Будь благоразумен.
Он нажал на кнопку, и в распахнувшуюся дверь вошли двое громил в таможенных мундирах. |