|
.. ну, единственное, что мне удалось стрясти с этого козла Уайта... – Редкостный мудило, – согласился Мартинес. – Именно. Но после того, как меня раскорячило на лестнице, я с перепугу забыл поменять жетоны и отправил тело Шаап прямо как было. – Матерь Божья, это ж полные кранты! – Я вспомнил, пока водила еще не укатил. Вылез, короче, с жетоном Ньюмэн и с ходу что-то наплел... мол, у нас разные жетоны, когда в заморозку и когда в печь. – И он поверил? Эб пожал плечами. – Спорить, по крайней мере, не стал. – Как по-твоему, не мог он допетрить, в чем тогда заморочка была? – Кто, водила? Да у него в башке шариков не больше, чем у Капелла. – Кстати, что там с Капеллом? – (С которым, по мнению Мартинеса, Эб подставился особенно капитально.) – В смысле, что с ним? – Ты говорил, что собираешься заплатить ему. Так как? Эб попытался сплюнуть, но во рту совершенно пересохло. – Заплатил, заплатил. – Потом, за неимением слюны: – Господи Боже. Мартинес ждал. – Я предложил ему сотку баксов. Сотню зелененьких. Знаешь, что старый козел хотел? – Пять сотен? – Ничего! Вообще ничего. Мы даже поспорили. Не хотел марать руки, я так понимаю. Мои деньги для него плохо пахнут. – Ну и? – Пришли к компромиссу. Он согласился на полтаху. – Эб скорчил рожу. – Да, Эб, – рассмеялся Мартинес, – ничего не скажешь, тебе крупно повезло. Просто дико повезло. Проходя вдоль старого полицейского участка, они умолкли. Не смотря на зеленые колеса, Эб начинал чувствовать, что эйфория плавно, но неуклонно сходит на нет. Теперь его влекло в розовые туманы философии. – Эй, Мартинес, а ты когда-нибудь задумывался обо всем этом. Ну, о заморозке и так далее. – Еще бы не задумывался. Сплошная лажа, как по-моему. – Значит, по-твоему, никаких шансов, что когда-нибудь кого-нибудь оживят? – Да нет, конечно. Не видел документальный фильм, из-за которого эти деятели подняли дикий хипеж и судились с “Эн-Би-Си”? Ни хрена заморозка не останавливает, притормаживает только. Хоть на кубики льда их пускай потом, в конце-то концов. С тем же успехом можно пытаться оживлять осадок из крематорских дымоуловителей. – Но если бы наука как-то додумалась... Ну, не знаю. Слишком все сложно. – Эб, ты там часом не собрался “Мейси” страховку платить или еще кому? Ради Бога! Я-то думал, у тебя с мозгами все в порядке. Доставала меня тут как-то давеча Лотти, то да се, да сколько... – он закатил глаза в классическом черномазом стиле. – Поверь мне, это не наша лига. – Не, я совсем о другом. – Ну? Тогда колись – мысли я читаю плохо. – Да я вот о чем думал, что если когда-нибудь научатся размораживать и найдут лекарство от волчанки и все такое прочее, что если ее тогда оживят? – Шаап? – Угу. То-то цирк будет. Интересно, что она подумает. – Цирк, не то слово. – Да нет, я серьезно. – Если серьезно, то что-то я не въехал. Эб попытался растолковать, но теперь он и сам уже не въезжал. А сцена представлялась ему так живо! Девушка, снова гладкокожая, лежит на столе белого камня и дышит, но еле заметно – так, что видит один только стоящий над ней врач. Он коснется ее лица, и она откроет глаза, и в них будет такое удивление. – Как по-моему, – запальчиво сказал Мартинес, потому что ему не нравилось, когда кто-то верил в то, во что он поверить не мог, – это все религия какая-то. |
