Изменить размер шрифта - +
Анна застыла в дверях, глухо вскрикнула. Я медленно поднялся и произнес дребезжащим старушечьим голосом выстраданный монолог. Я говорил от имени Матильды Ринке, я спрашивал, все ли удалось моей предприимчивой компаньонке и довольна ли она своей жизнью — не снятся ли кошмары по ночам? Я постукивал в пол тростью и тряс пыльными буклями на голове, я задыхался в приступах старческого кашля и хрипел, как престарелая лошадь в каменоломне. Анна закричала дурным голосом и упала на пол.

Я не ожидал такого результата моего маскарада. Если бы она подошла поближе, она бы заметила, что платье с жабо сзади разорвано — иначе его бы не удалось натянуть спереди, а спина голая (я вообще был голый, с продетыми кое-как в рукава платья руками); что болеро только наброшено на плечи — не пролезло в плечах; что под париком у меня на щеках проступает вчерашняя щетина, стоял я в одних носках — не могло быть и речи, чтобы надеть башмаки Матильды.

Я включил свет, привел в чувство жену, срывая с себя куски уже изрядно надоевшего мне авантюризма. Я любил Анну и смог тогда ее рассмешить, и вот она уже хохочет над рваным платьем — я уношу ее в спальню и спотыкаюсь по дороге о странный взгляд моей маленькой дочери. Мы совсем о ней забыли.

Все изменилось после моего представления. Анна стала отстраняться постепенно, хотя о путешествии за границу больше не говорила ни слова. Иногда я ловил на себе ее испытующий взгляд, кажется, она хотела что-то рассказать, чтобы проститься, то есть простить саму себя — отметь это слово потом жирным шрифтом. Но так и не посмела. Мы развелись через пять лет.

Фло, когда ты будешь печатать это, не указывай фамилию ее первого мужа — я уже не могу стереть на пленке.

Моя Анна-бель ускользнула, я отпустил ее, как птичку из раскрытой ладони, не потревожив и перышка. Надеюсь, дочь не будет ничего выяснять. Последнюю фразу не нужно печатать.

 

 

А может быть, это пять вечера? Сколько я спала?

Кое-как взбодрив себя чашкой кофе, я звоню маме и говорю, что готова до работы заехать в квартиру Аквинии.

— Хорошо, что ты позвонила. Я прослушала “Анну-бель”. Я плакала ночью. Нам нужно поговорить.

— Отлично. Если ты уже все прослушала, скажи, пожалуйста, фамилию ее первого мужа — я совсем не помню.

— Тебе нужна фамилия первого мужа Анны?

— Ну да, именно это я и прошу!

— Не кричи на меня, я перематываю пленку.

— Я не кричу.

— Вот и не кричи!.. “Помощник посла товарищ Камарин”. Ты слышишь, как Богдан это говорит?

— Пропади я пропадом!

— Что ты сказала?

— Я ужаснулась собственной глупости.

— Это как понимать. Ты приедешь открыть квартиру Аквинии или нет?

— Еду.

Собираясь, я подумала, что на листке записан и номер телефона этой квартиры. Я сняла трубку. После десятого длинного гудка положила ее обратно. Набрала номер Лумумбы.

— Люся познакомилась с Амадеем, теперь они вместе ходят в мужской клуб и стреляют ворон, — сообщила я в ответ на ее бормотание.

— Это как понимать? — интересуется сонным голосом Лумумба. — Он уже воспринимает винтовку с оптическим прицелом, как условное определение отсугствующего у него фетиша?..

— Я звоню сказать, что Люся здорова. При чем здесь винтовка! Она здорова, ей больше не нужно лечиться.

— Не кричи так громко, — попросила Лумумба. — Я поняла: Люся здорова. Очень приятное известие в пять утра. Кстати, ночью мне звонил Амадей, он передал для тебя сообщение. Сейчас найду. Что-то о Пушкине… А! Вот, нашла. О Байроне. “Байрон живет на Новаторах во второй от “Казахстана” башне, третий подъезд, окно на втором этаже заколочено фанерой, на фанере снаружи написано изречение на латыни.

Быстрый переход