— А иранцы тут при чем? — злюсь я.

— Неолит, — снисходительно объясняет Лумумба. — Славяне выделились из индоевропейцев в славянскую группу, а иранцы, индийцы, армяне — в восточную. А до этого они существовали одним родом, говорили на одном языке и поклонялись одним богам. Что ты еще хочешь знать о своих предках?

— Спасибо, ты молодец.

— Я выполнила твое задание? Тогда… — Лумумба задумывается и съедает катышек хлеба.

— Не делай так. — Меня передергивает.

— Не могу. Я в десять лет узнала, что один человек по имени Ленин тайком писал в заточении письма чернилами, а чашечку для чернил он делал из хлеба. Если к нему приходил стражник, он съедал чернильницу, чтобы его не били палками за непослушание. До этого времени я не ела хлеба вообще, а потом стала делать из него разные фигурки и съедать их. Маме нравилось. Тебе не нравится. Почему?

— Ты похожа на муху, которая облазила злачные места, а потом стала катать лапками катышки из всего, что прилепилось, и есть это.

— Очень показательные ассоциации, коллега, — ехидничает Лумумба.

— Это как лишай, — объясняла Лумумба, — вроде знаешь, что лечится йодом, но чешешь, чешешь!..

— Нет, это как навязчивый сон. Понимаешь, что с тобой такого произойти не может, но все время боишься… что кто-то другой неправильно попробовал твою судьбу, — объясняла я.

— У твоего скрипача налицо все признаки вынужденного кастрата! Он не хотел быть женщиной, он настаивал на перемене пола, только чтобы лишиться мужской силы! Что толку, что мы все понимаем — никто не знает, чем тут можно помочь?! — снисходительно объясняю я Лумумбе.

— А у твоей Люси скрытая тяга к разврату. На подсознании она понимает, что разврат наказуем, в силу застенчивости или брезгливости плоти не может в него просто так, с ходу, влипнуть и наказывает себя условным смертельным заболеванием путем поедания убитых переносчиков этого заболевания и пачкаясь их кровью. Ты что, не замечаешь: она изо всех сил пытается смертельно заболеть, потому что слишком грешит в мыслях! — не остается в долгу Лумумба.

— Это просто, — с ходу придумываю я выход. — Их нужно познакомить. Скажу Люсе, что у тебя на примете есть жутко развратный трансвестит, который хочет научиться стрелять.

Сказано, конечно, лихо, а вот с осуществлением этого плана пришлось повозиться.

Мы договорились вдвоем провести оба занятия с нашими пациентами — по очереди: сначала — с Амадеем, потом — с Люсей. Причем Лумумба с истинно исследовательским азартом написала вступительную статью о связи фетишизма и кастрации в работе Фрейда “Одно детское воспоминание Леонардо да Винчи”; я же просто сделала наброски предполагаемой связи между ненавистью к воронам у женщины и желанием кастрации у мужчины (как следствие — смена пола).

Фаллос женщины и влагалище мужчины…

Сеанс с Амадеем начался с детских воспоминаний. То, что в шестилетнем возрасте юный скрипач совершенно случайно увидел половые органы взрослой женщины и несколько дней после этого не брал в руки скрипку, Лумумба знала и раньше. Она строила лечение на естественных взаимосвязях: скрипка — женщина, смычок — фаллос; и, по моему мнению, после ее объяснения момент удивления и стыда при самоузнавании таких взаимосвязей у Амадея давно прошел, но перейти к рациональному самоанализу о влиянии детского шока на свою взрослую жизнь он так и не смог.

Выслушав, что мы думаем о его тяге к кастрации, Амадей неуверенно поерзал в глубоком кресле и вдруг поинтересовался:

— Вы обе, вы ведь моложе меня?

О, к этому вопросу мы с Лумумбой всегда готовы.