— Ничего я не испугалась. Просто… Кто к тебе заходит в спальню, кроме меня?

— Ну… — Он задумывается, и я готова придушить его за это, даже руки задрожали. — А с чего это ты решила, что ко мне кто-то заходит?

— На тумбочке у кровати стоит стакан с водой! — Ну вот, теперь я кричу.

Старик задумывается.

— Ах, это… Его принесла женщина. Она пришла за котятами — дверь, как ты знаешь, была открыта. Она еще долго не могла найти беленького, ну того, что мы с тобой вьловили из пруда и отхаживали, помнишь?

— Я помню, помню!

Конечно! Эта вечно открытая входная дверь, нужно только опустить ручку вниз! Чтобы он лишний раз не вылезал из кресла, бедненький!

— Я ей крикнул из спальни, чтобы посмотрела на занавеске в кухне. Ну вот… Она зашла потом попрощаться… Да! Чуть не забыл: она взяла книжку почитать. Запиши, пожалуйста: Макса Фриша взяла… Люда… Нет, погоди, Люся? Она спросила: “Чем вам помочь?” Я сразу же раскинулся в кровати, стеная, и слабеющим от немочи голосом попросил стакан воды. Удивительно, где она нашла такой стакан?.. Люся?.. Знаешь, лучше запиши: беленький утопленник и черный со свалки, так я лучше вспомню. А ты подумала, что я кладу в стакан вставные зубы, да? — вдруг спрашивает Богдан. — Ох, как ты испугалась! Видела бы ты… — он заходится смехом, — видела бы ты свое лицо, когда заглядывала мне в рот!..

— Ничего я не подумала! — Я держусь недолго, тоже начинаю смеяться. Мне стыдно, и, как всегда, когда он меня поймает на чем-то стыдном, я начинаю обороняться:

— Суини был мужчиной, так ведь? Ты занимался сексом с мужчиной?!

— Фло, полегче! Не дави так, а то я подумаю, что ты опустилась до самого низменного угара самобичевания — до ревности.

И тогда старик ударил меня. Богдан Халей ударил меня, пятнадцатилетнюю, по щеке 13 ноября 1991 года.

— Ты меня ударил? — Я не поверила, хотя чуть не упала со стула, дернувшись головой под его тяжелой ладонью.

— Ты превысила предел моего снисхождения, — заявил он, не потеряв ни капли надменности.

— Может быть, мне еще извиниться? — прошипела я, глотая слезы. — Да я!.. Я тебя убью, никто не смеет бить меня!..

— Убьешь, конечно, убьешь. Кто еще, если не ты?.. — тяжело вздыхает старик. — Давай сделаем так. Если ты не в состоянии сейчас успокоиться, лучше уходи. Придешь, когда очень этого захочешь.

Рыча, я плашмя бросаюсь на стол, раскидывая руками посуду. Одним броском оказываюсь возле него и впиваюсь зубами в руку с перстнями, ударившую меня. Подвывая, я сжимала и сжимала челюсти, пока рот не наполнился кровью. Тогда, очнувшись, я расцепила зубы и легла на столе на спину. И в этот момент случилось невероятное. Я осталась лежать на столе, но на самом деле взмыла высоко-высоко вверх — так высоко, что внизу остался пятном разноцветный глобус и на нем один только круглый стол. И я, распластавшись на этом столе, раскинув руки и свесив вниз ноги, шепчу что-то окровавленным ртом в обвалившееся в этот день на меня небо. А у моей головы, рядом с волосами, подмоченными заваркой из опрокинутого чайника, лежат две руки — самые прекрасные и сильные руки на свете, только ладони с запястьями, а дальше — ничего, как отрубленные, и одна рука прокушена до крови, а другая тянется по столу погладить мои мокрые волосы.

— Есть шоколадные конфеты. Будешь? — спрашивает издалека голос Богдана. — Ты такие любишь.

Поворачиваю голову и вижу его, обматывающего ладонь платком.

— Суини попросила меня помочь ей уехать.