– В чем дело, кисонька, ну в чем же дело, кисонька? – бормотал он. А она все плакала и плакала, пока слезы не потекли у него по щеке и по шее, тогда он сказал: – Ну перестань же, ради Бога, кисонька. Ты мне испортишь воротничок.

Она тяжело опустилась на диван, и видно было, что она изо всех сил старается удержаться от слез. Он сел рядом с ней и стал гладить ее руку. Вдруг она вскочила и выбежала на середину комнаты. Он потянулся обнять и приласкать ее, но она оттолкнула его.

– Чарли, – сказала она жестким, натянутым тоном, – мне надо сказать тебе… у меня, вероятно, будет ребенок.

– Да ты что, рехнулась? Ведь я же никогда…

– Ну значит, другой… Господи, я убью себя. Чарли взял ее за руки и усадил на диван.

– Успокойся и скажи толком, в чем дело.

– Побей меня, – истерически хохотала Эмиска, – ну бей, бей кулаком!

Чарли весь как-то обмяк.

– Да говори же, в чем дело, – сказал он. – Неужели Эд? Быть не может.

Она подняла на него испуганные глаза, ее лицо по-старушечьи осунулось.

– Нет, нет… это вот как… Понимаешь. У меня уже второй месяц задержка, и, знаешь, я ничего не понимаю в этом и спросила Анну, и та сказала, что у меня, наверное, будет ребенок и что нам надо непременно сейчас же пожениться, и надо было ей, паршивке, наябедничать обо всем папе, и я не могла сказать ему, что это не ты… Они, понимаешь, думают, что это ты, и папа говорит, что раз уж пошла теперь такая молодежь, что же делать, и надо только нам пожениться, и я думала, что не проговорюсь, и ты бы никогда не узнал, но, милый, я не могла не сказать тебе.

– А, черт, – еле выговорил Чарли. Он смотрел на розовые цветы и бахрому абажура стоявшей возле него на столе лампы, и на бахромчатую скатерть, и на собственные ботинки, и на розы, вышитые на ковре. – Как же это?

– Это случилось, когда ты лежал в больнице, Чарли. Мы выпили ужасно много пива, и он повез меня в отель. Просто я скверная, вот и все. Он швырял деньгами, и мы поехали в такси, и я, должно быть, с ума сошла. Нет, просто я скверная женщина, вот и все, Чарли. Я встречалась с ним каждый вечер, пока ты лежал в больнице.

– Так кто же это? Эд?

Она кивнула и потом спрятала лицо и снова заплакала. – А, сукин сын, сволочь поганая! – повторял Чарли. Она вся съежилась на диване и закрыла лицо руками.

– Он удрал в Чикаго… А, мерзавец, – сказал Чарли.

Ему хотелось скорее вон отсюда на воздух. Он схватил шляпу и пальто и стал торопливо одеваться. Тогда она вскочила с дивана и бросилась ему на грудь. Она прижалась к нему, и руки ее крепко обнимали его шею.

– Честное слово, Чарли, я все время любила тебя. Мне казалось, что это ты.

Она поцеловала его в губы. Он оттолкнул ее, но чувствовал себя слабым и усталым и подумал о том, что возвращаться домой надо по такому холоду, и дома ждет ледяная постель, и потом, черт возьми, в чем дело? И он сбросил пальто и шляпу. Она целовала и ласкала его и заперла дверь в гостиной, и они обнимались на диване, и она позволила ему делать все, что он хотел. Потом, немного погодя, она зажгла свет и оправила платье и у зеркала привела в порядок прическу и пригладила ему, как сумела, волосы, и он перевязал галстук, они осторожно отперли дверь, и она пошла в переднюю и позвала отца. Ее лицо разрумянилось, и она опять казалась очень хорошенькой. Мистер Свенсон и Анна и все девочки были на кухне, и Эмиска сказала:

– Папа, мы с Чарли через месяц женимся.