– Моя заявила, что идет спать.

– И моя тоже.

– Ну как, добился чего-нибудь, Мак?

– Обещала повидаться завтра. У них квартира в Сиэтле.

– Свою-то я все-таки поцеловал. Чертовски горячая. Я так и думал, что она меня слопает.

– Завтра дело, наверное, сладится.

– Ну а теперь пора на боковую.

Наутро было солнечно: набережная Сиэтла искрилась, пахла лесными складами и оглушила их, когда они сошли с парохода, трескотней экипажей и окриками возниц. Они пошли в общежитие ХАМЛ. Они больше не поденщики и не бродяги. Они найдут чистую работу, устроятся и станут посещать вечернюю школу.

Весь день они осматривали город и вечером встретили Оливию и Глэдис у индейского тотема на Пайонир-сквер. Все произошло очень быстро.

Они пошли в ресторан и обильно поужинали с вином, потом пошли в сад, где играл оркестр, и пили виски. Когда они отправились к девушкам на квартиру, то захватили с собой бутылку виски. Мак едва не выронил ее на лестнице, и девушки шикали на них: «Ради Бога, не поднимайте такого шума, а то нагрянут фараоны», и в помещении пахло мускусом и пудрой, и по всем стульям раскидано было женское белье, и девицы первым долгом вытянули у каждого по пятнадцати долларов. Мак со своей был в ванной, она мазала ему нос губной помадой, и они хохотали, пока он не дал волю рукам, и она в сердцах наградила его пощечиной. А потом они все сидели за столом и снова пили, и Айк нарядился в шелковые дамские панталоны и корсет и босиком отплясывал танец Саломеи. Мак сидел на полу и хохотал: все это было так забавно, но когда он попробовал подняться с пола, то упал ничком и вдруг очутился в ванной, и его рвало над раковиной, и Глэдис бранила его на чем свет стоит. Она помогала ему одеться, но он никак не мог найти своего галстука, и все говорили, что он слишком пьян, и вытолкали его, и он побрел по улице, распевая: «Дай гудок, капитан, и отчаливай… и отчаливай», и спросил полисмена, где общежитие ХАМЛ, а тот затолкал его в камеру и запер.

Когда он проснулся, голова у него была словно треснувший жернов. На рубашке – следы рвоты, брюки разорваны. Он вывернул все карманы, бумажника не было. Немного погодя полисмен отпер камеру и велел выметаться, и он вышел на ослепительное солнце, ножом резавшее ему глаза.

Когда он пришел в общежитие, швейцар искоса оглядел его, но никто ему ничего не сказал. Поднявшись к себе в комнату, он упал на кровать. Айк еще не возвращался. Мак дремал, чувствуя сквозь сон, как раскалывается у него голова. Когда он проснулся, Айк сидел у него и ногах. Глаза у него сверкали, щеки были красны. Он Пыл еще пьян.

– Скажи, Мак, они тебя тоже обчистили? У меня пропал бумажник. Я было вернулся, но не мог отыскать квартиры. Ну и задал бы я этим чертовым куклам… А! Чтоб их… Я еще пьян, что твой куб самогонный. Знаешь, этот тип за конторкой говорит, чтобы мы отсюда выкатывались. Не потерпит, говорит, пьяниц в общежитии ХАМЛ.

– Да, но мы ведь заплатили за неделю.

– Часть, говорит, вернет… А, черт, Мак… Влопались мы, но я все-таки рад… Знаешь, после того как они тебя вытолкали, и мне перепало от твоей красотки. Ну, я их обеих ублаготворил.

– А мне чертовски скверно.

– Я сам боюсь лечь – того и гляди вывернет. Давай выйдем, на воздухе будет лучше.

Было три часа пополудни. Они зашли в китайский ресторанчик на набережной и выпили кофе. В кармане у них было два доллара, полученных под залог чемоданов. Шелковых рубах оценщик не взял, потому что они были вымазаны. На улице шел проливной дождь.

– Да, дернуло же нас так напиться. Порядочные мы с тобой дурни, Айк.

– Зато позабавились… Ну и вид же у тебя был – вся рожа в губной помаде.