Трое из них отведав консервов скончались дуговые фонари осветят самые темные уголки Чикаго.
Потом мужество вернулось к нам потому что мы знали что помощь близка, мы снова принялись отчаянно кричать но не были уверены что нас слышат. Потом нас откопали и я потерял сознание.
Все ночи и дни проведенные здесь были забыты и я крепко заснул. ВЕЧЕРНИМ ГОЛОСОВАНИЕМ РЕШИТСЯ СУДЬБА АЛЬТМАНА
Идет четвертый день как мы похоронены здесь. Так по крайней мере мне кажется но часы у нас остановились. Сидим в темноте потому что съели воск из рудничных ламп. Я съел еще весь свой жевательный табак кусок попавшейся коры и принялся за сапоги. Удается только жевать их. Надеюсь что ты разберешь это. Умирать мне не страшно. О Пресвятая Дева смилуйся надо мною. Думаю что теперь пришла моя очередь. Ты знаешь все что нам принадлежит. Мы вместе работали чтобы добыть все это и теперь все твое. Такова моя воля и ты должна ее исполнить. Ты была мне хорошей женой. Да сохранит тебя Пресвятая Дева. Надеюсь что это когда-нибудь дойдет до тебя и ты разберешь что тут написано. Здесь очень тихо и не знаю что случилось с товарищами. До свидания пока небо не соединит нас.
Джо Пигати.
Нахал пристававший к девушкам публично выпорот герой газетчик спас троих СПРОС НА СТРАУСОВ
– В чем дело, отец?
– Крышка, вот что… У меня всю жизнь было неладно с легкими, а теперь вот, должно быть, пристукнуло.
Рот его свела гримаса боли. Он опять уронил голову между колен, беспомощно ловя воздух ртом, как задыхающаяся рыба. Переведя дух, он сказал:
– Как вздохну – грудь словно бритвой раскраивает. Побудь около меня, ладно?
– Ну конечно, – сказал Мак.
– Послушай, я хочу на Запад, где деревья и все зелено. Ты помоги мне взобраться на какой-нибудь поезд… А то ослаб я, не удержусь на подножке… Только не давай мне ложиться… Кровь горлом пойдет, как только лягу, понимаешь…
– У него снова перехватило дыхание.
– У меня найдется несколько долларов. Может быть, улажу дело с кондуктором.
– Ты что-то говоришь не как бродяга.
– Я печатник. Спешу как можно скорей в Сан-Франциско.
– Рабочий? Да чтоб я работал, как сукин сын. Слушай, друг… Вот уже семнадцать лет, как я не работаю.
Подошел поезд, и паровоз, шипя, остановился у водокачки.
Мак помог старику подняться на ноги и прислонил его к стенке платформы, груженной частями машин под брезентом. Он видел, что машинист с помощником смотрят на них с паровоза, но они ничего не сказали.
Когда поезд тронулся, жестоко задуло. Мак снял пиджак и подложил его старику под голову, чтобы немного ослабить толчки болтавшейся платформы. Старик сидел, закрыв глаза и откинув назад голову. Мак не знал – умер он или еще жив.
Наступила ночь. Мак ужасно промерз и, весь дрожа, забился в складки брезента в другом углу платформы.
Чуть стало светать, Мак очнулся, стуча зубами от холода. Поезд стоял на запасном пути. Ноги у него так застыли, что он долгое время не мог подняться. Наконец он пошел взглянуть на старика, но долго не мог понять, жив тот или мертв. Рассветало, и восток разгорался, словно край железной полосы в кузне. Мак соскочил на землю и пошел вдоль поезда к тормозной будке.
Кондуктор дремал возле самого фонаря. Мак сказал ему, что на одной из платформ помирает старый бродяга. У кондуктора в кармане теплого пальто, висевшего на стене будки, нашлась небольшая фляжка виски. Они вместе пошли вдоль поезда. Когда они добрались до платформы, уже совсем рассвело. Старик лежал, свалившись на бок. Лицо у него было белое и строгое, как у статуй генералов Гражданской войны.
Мак расстегнул пиджак и заношенную, рваную рубашку и приложил руку к груди. Она была холодна и безжизненна, как доска. |