Он вернулся в кафе. Ему пришлось долго стоять в очереди, но в конце концов он получил заветную чашку. Заведение было переполнено, поэтому Боб вышел в зал ожидания, нашел свободное место и сел.

И вот тогда — времени было 10.30 — он обратил внимание на изображение на одном из десятков телевизионных экранов, развешанных но всему залу. Ему потребовалось какое-то время, чтобы собрать медленно плетущиеся мысли: все началось с чего-то смутно знакомого, что постепенно делалось резче и наконец стало узнаваемым.

Это был Филипп Яно.

На экране появилась семейная фотография Яно, которую Боб видел у них дома. Филипп, Сюзанна, будущий врач Томоэ, сыновья Реймонд и Джон и, наконец, очаровательная малышка Мико.

Потом показали дом, в котором он провел столько приятных часов, — дом, объятый пламенем.

Боб сидел не шелохнувшись, пытаясь разобраться в увиденном, упорядочить все так, чтобы с этим можно было иметь дело.

Он повернулся к своему соседу, японцу в костюме.

— Простите, сэр, что говорят по телевизору? — выпалил Боб, даже не потрудившись поинтересоваться, говорит ли его сосед по-английски.

Но тот его понял.

— Все это очень печально, — ответил японец. — Он был герой. Пожар. Он сам, его семья — все погибли.

Глава 13

КОНДО ИСАМИ

Он находился у себя в мастерской. Все домочадцы давно спали наверху, но Филипп Яно, несмотря на поздний час, оставался один на один с мечом своего отца.

Изогнутое лезвие, покрытое царапинами, потертостями, пятнами ржавчины и сколами, лежало на аккуратно сложенном хлопчатобумажном покрывале.

В лучах света оно не сверкало — для подобного оптического явления его поверхность обладала слишком большим количеством изъянов, — а скорее тускло отсвечивало, демонстрируя все свои неровности. Больше всего лезвие напоминало спокойную грязную лужицу с беспорядочно разлившимися ядовитыми пятнами, источающую зловоние.

«Какие же в тебе скрыты тайны? Следует ли мне потратить шесть месяцев и пятнадцать тысяч йен за квадратный дюйм, чтобы тебя отполировать? И предположим, что это… ничего не даст. Предположим, что ты не меч, а старая кляча и полировали тебя уже столько раз, что ты стал хрупким и рассыплешься от одного дуновения. Ты жаждешь покоя, и еще одна полировка — десятая, пятидесятая, пятисотая? — лишь отнимет у тебя еще что-то, сделает тебя более слабым, лишит уникальности. И я напрасно потрачу на тебя деньги, время и душу».

Филипп Яно пытался умом принять то, что лежало перед ним: скромный, ничем не примечательный старый меч, созданный в далеком прошлом заурядным кузнецом. Ты был не хуже и не лучше сотен тебе подобных. Ты верно служил: война здесь, казнь там, быть может, поединок, засада, заговор, быть может даже, политика, честолюбие и стратегические замыслы, торжественная церемония в Эдо или в Киото, и наконец, через несколько сотен лет после того, как ты родился в огне и глине, тебя облачили в убогий армейский наряд и отправили на войну, и ты ненадолго попал ко всеми забытому офицеру Хидеки Яно, который сражался и погиб на Серном острове во имя… А действительно, во имя чего? Во имя своих забытых предков? Какое это имеет значение? Да почти никакого: эту же самую историю может поведать миллион других лезвий и миллион других воинов.

«У тебя в руках меч твоего отца. И этого достаточно».

И все же… и все же…

Меч такой старый. Определенно он по меньшей мере кото, сделанный в шестнадцатом веке. Лезвие необычайно, сказочно острое. Даже сейчас, по прошествии многих столетий, когда он и Свэггер-сан бросали на него листы бумаги, меч разрезал их быстро и прямо.

Филипп Яно вспомнил одну старинную историю.

Ученик величайшего японского кузнеца-оружейника Масамуне приходит к выводу, что ему наконец удалось выковать более совершенное лезвие, чем делает его учитель.