Ну да ничего.

Собравшись с духом, Эрл добежал до дота и стал обходить его сзади, обдирая гимнастерку о бетон. Ему было слышно, как пулеметы нещадно поливают склон свинцом. Он отыскал наружную камеру, всмотрелся внутрь и увидел черную стальную дверь.

Эрл прижался к стене, достал из подсумка японскую гранату. Выдернув зубами чеку, он ударил концом о бетон, почувствовал, как зашипел запал, и увидел тонкую струйку сухого дыма от горящего пороха.

О черт, как же он боится этих штуковин!

Он бросил гранату в подсумок, швырнул подсумок к стальной двери и побежал по песку в окоп с пулеметом.

Ему было нужно оружие.

Капитан Яно благополучно добрался до дота. Вернувшись в темноту, он насладился мгновением передышки после безумия битвы. Звуки стали многократно тише, яркий свет погас, на зловоние серы наложились другие запахи.

Кто-то хлопал капитана по плечу, кто-то тискал его в объятиях, кто-то плакал от радости.

— Я остановил отряд дракона. Теперь американцам нас не одолеть. Сегодня утром они сюда не поднимутся. Самураи!

Вернув пистолет-пулемет Модель 100 сержанту, капитан прошел к себе в уголок. Он взял свой меч, обычный клинок, вероятно выкованный механическим молотом на военно-морском заводе, отполированный машиной и собранный рабочими. При всем при этом меч был на удивление острым, и дважды капитану предлагали его продать. Однако в этом мече было нечто такое, чего он не мог определить словами.

Закрепив ножны на ремне, капитан Яно достал меч и положил его перед собой.

Он чувствовал, что выполнил свой долг. Никто из его бойцов не погибнет в огне. Все они умрут с честью.

Капитан взял кисть для каллиграфии и обмакнул ее в черную тушь. Он вспомнил о господине Асано из Ако, который за считанные мгновения до того, как принять смерть от собственной руки под давлением обстоятельств, написал:

Мне так хотелось бы увидеть

Конец весны,

Но я не жалею

Опавшие вишневые лепестки.

Асано понимал, что важнее всего: конец весны, его долг; опадающие лепестки цветущих вишен, пустота торжественного действа. Написав стихи, Асано вонзил лезвие себе в живот и аккуратно провел его через середину тела, рассекая внутренности, разбрызгивая вокруг кровь, пока милосердный меч не перерубил ему шею, положив конец всему.

Капитан Яно тоже понимал, что важнее всего. Он должен описать все, что произошло здесь: чем было это место, как упорно сражались эти солдаты, как мучительно они умирали. Вдохновение пришло неожиданно, вместе с просветлением, и Яно умелыми мазками построил иероглифы в ровные столбцы на листе рисовой бумаги. Они падали с его кисточки, изящные, невесомые, словно пушинки, — завещание художественного гения, написанное посреди кровавой бойни. Это было так по-человечески.

Яно написал свое предсмертное стихотворение.

Взяв меч, он положил его перед собой на маленький столик. Кончиком ручки кисточки капитан надавил на бамбуковый штифт, крепящий рукоять к хвостовой части лезвия. Рукоять плавно скользнула вверх, но полностью снимать ее было незачем. Вместо этого капитан обмотал листок со стихами вокруг хвостовика и опустил рукоять на место. Затем вставил штифт в отверстие рукояти, закрепляя ее. Подергав рукоять, Яно пришел к выводу, что она болтается. Штифт входил в отверстие слишком свободно.

Перевернув не успевшую высохнуть каллиграфическую кисточку, капитан быстро нанес капельку туши на штифт. Тушь затечет в отверстие, загустеет наподобие лака и со временем затвердеет, превратившись в прочный цемент, который навечно закрепит рукоять на хвостовике клинка.

Почему-то это занятие — пустяковое перед лицом смерти — наполнило Яно бесконечным удовлетворением. Оно означало, что его последним осознанным действием было творение стихов.