Поезд дернулся и сдвинулся с места. Сквозь заляпанное грязью стекло Честер видел, как женщина подошла к мусорному ящику, приподняла крышку и сунула под нее газету. Поезд набирал скорость. Одна из колонн, подпиравших потолок, закрыла от него происходившее на перроне.

А потом он снова увидел ее, и она все так же стояла, держа руку под крышкой, — а может быть, засунула руку в ящик по локоть? — он плохо видел сквозь грязное стекло. Тут перед ним проехала еще одна колонна, еще одна. Колонны мелькали за окном, и в просветах между ними, при тусклом свете, он ни в чем не мог быть уверен, но ему показалось, будто она наклонилась ниже и засунула голову в отверстие.

Это окно не годилось. Он в несколько шагов добежал до конца вагона, где было большое и гораздо более чистое окно во всю стену. Набиравший скорость поезд уже проехал полпути вдоль платформы, вагон покачивало, и он успел лишь бросить последний взгляд на разворачивавшиеся на перроне события прежде, чем колонны, слившись в цельное пятно, полностью закрыли ему вид.

Она просто не могла наполовину влезть в этот ящик; отверстие в нем было слишком узким для того, чтобы сквозь него мог пролезть человек. Но чем же еще можно было объяснить, что он увидел только ее юбку и дико болтавшиеся в воздухе ноги?

Конечно же, ведь ничего не было толком видно, и он ошибся. Он повернулся в пустой вагон — нет, не пустой. Там на сиденье бесформенной кучей сгорбился бродяга; и, кажется, уже уснул.

Нет, не уснул. Оборванец взглянул на Честера быстро, понимающе, улыбнулся ему и снова закрыл глаза. Честер прошел в другой конец вагона и тоже сел. Он зевнул, вытянул ноги и откинулся на спинку сиденья.

Теперь можно было и вздремнуть до своей станции: он всегда просыпался вовремя.

Было бы хорошо, если бы вакансия редактора отдела осталась открытой. Жалованье там заметно больше, а ему было куда потратить дополнительные деньги.

НИ В КАКИЕ ВОРОТА

И кроме того, было все остальное. Когда я готовил этот сборник, выяснилось, что его можно отлично разбить на тематические разделы. Это было просто прекрасно, так как позволяло мне придать изданию, в известной степени, всесторонний вид. Но выяснилось, что очень много рассказов упрямо не желает поддаваться какой бы то ни было классификации. Как ни чеши в затылке, их нельзя подогнать ни под одну тему — эти выдумки просто не желали вписываться нив одну простую категорию.

Полагаю, что название той единственной рубрики, под какой их можно разместить, должно ясно давать понять, что эти рассказы существуют сами по себе. Не так уж плохо. Перечитав их, я нахожу, что это отличие зачастую делает их лучшими во всем собрании. Может быть, вы, любезный читатель, согласитесь со мной.

Портрет художника

Жизнь порождает искусство. Слишком много лет я проработал в выгребной яме индустрии комиксов. По образованию я художник, но не находил ничего зазорного в том, что зарабатывал на жизнь коммерческим художником — все лучше, чем голодать у мольберта. Клепать комиксы легко, платили за них хорошо, и не успел я ахнуть, как уже по уши завяз в болоте коммерческой халтуры. И начал выпекать лист за листом идиотские сопливые сказочки для дам, тупые вестерны и тошнотворные ужастики. Поскольку я ишачил ради денег, а не ради искусства, я специализировался на раскраске фона, быстро набил руку, а работать карандашом поверх моей мазни предоставил другим. Как-то я поставил личный рекорд, раскрасив лист за тринадцать минут, совсем неплохо, если учесть размер листа, — двенадцать на восемнадцать дюймов. Полтора квадратных фута. Тушь я покупал квартами и орудовал кистью номер пять — она довольно большая и требует немалого мастерства, когда приходится проводить тонкие линии и прорисовывать детали.