Но, не будь я таким глупцом (и это второе), мне следовало бы увезти с собою ее всегдашний образ, воспоминание о глупенькой девочке, а я, напротив, чувствую ее в себе запятнанной, ее образ запятнан навсегда, но это не она запятнала, и я это знаю и не могу этому помешать, пятно во мне самом, ведь я не могу
изгнать из своей крови то, что позволяет так трезво рассуждать, и напрасно я стану говорить: глупая девочка, бедняжка недовольная, Николь, гусеничка моя глупая, я чувствую ее грязной, в своей крови, шлюхой в своей крови, и, возможно, она тоже это предвидела и на это шла
в конце концов
но тогда было бы замечательно, Телль, ты в самом деле думаешь, она могла предвидеть, что я почувствую, что она шлюха, ты думаешь, она вправду? Заметь, я говорю: чувствую, о таких вещах не думают,
это где‑то там внизу или еще где, думаю: бедняжка, чувствую: шлюха, но тогда ад торжествует, она же не хотела этого, Телль, она только хотела разочаровать меня, зная, что сам уйти я не способен, просто узнать и оставить ее одну, а там статуя Верцингеторига, и другая жизнь, и другие женщины, что угодно, как было до красных домов. Ты полагаешь, она и впрямь думала, что я ее убью? Лицо такое бледное, лучшее у Бена Вебстера было «Body and soul», но они не слушали, с левой стороны шоссе, я должен был все это объяснить тебе,
Телль,
накануне вечером мы ходили в кино, мы ласкали друг друга так долго, так нежно. Ее руки,
нет неправда
только мои руки
мои губы
она, вежливое ожидание, покорный ответ
только ответ
и мне было достаточно, Телль, достаточно
было достаточно и то было много
Это тоже неправда, ты же понимаешь, кто тут грязен, Телль,
и она это знала и была неспособна лгать, не умеет лгать, она сразу же мне сказала, вошла в номер и сказала Map я спала с Остином и начала складывать
рисунки не глядя на меня и я понял что это правда и понял все и почему и кто виноват и опять увидел красные дома увидел Хуана увидел себя как блевотину на полу у кровати и в эту минуту еще было так как она себе воображала невинная истерзанная отчаявшаяся до предела
в эту минуту было ясно как кристалл ее отречение ее безмолвный плач пока она укладывала рисунки в папку
папку в чемодан одежду в чемодан желая уйти
прямо сейчас
Телль
ее талия, мои руки на ее талии, вопросы, почему,
почему, скажи почему, только скажи почему?
о, говорящая блевотина, жалкий дурень
бессонница таблетки ее бледное лицо этот паб
каштан страх Верцингеториг
Если бы я сейчас вернулся в отель я бы ее убил
каштан загаженный птицами мне больно вот здесь,
Телль, все вы женщины
все шлюхи с птицами все шлюхи а я мужчина
Телль
оскорбленный но ее спасает ее пол я настоящий
мужчина
бедная моя шлюха бедная бедненькая шлюха
мужчина спасен и его шлюха в нем
мужчина потому что шлюха
только поэтому
и значит шлюха значит шлюха значит шлюха
Верю потому что нелепо
Поланко был прав, но только наполовину: едва они уселись в лодку, двигатель дал такую скорость, что обычная техника управления пошла насмарку и судно достигло немыслимых рекордов, попутно вышвырнув Поланно, Калака и моего соседа на самый болотистый участок пруда.
Пройдя вброд полосу, где трудно было определить, что неприятней – то ли вода, губившая их обувь, то ли хлеставшие по рукам камыши, – потерпевшие крушение достигли острова на середине пруда и оттуда смогли должным образом оценить выразительность воплей и стенаний дочери Бонифаса Пертёйля, оставленной на суше, пока мужчины испытывали лодку, и патетическими возгласами и жестами возвещавшей о своем намерении тотчас бежать за помощью.
– Она всегда так разговаривает, не придавайте значения, – скромно сказал Поланко. – А правда, двигатель потрясающий. |