Не стоило бы ему читать эту грустную сказку про Растаявшую Фею!.. Она прилетела на Землю с далекой звезды и полюбила парня из маленькой мансарды, из маленького королевства, возможно, расположенного на той же широте, что и Англия, — или даже севернее, в тысячу раз севернее. Любовь оказалась взаимной, и все могло сложиться совершенно счастливо, и сказка бы тогда наверняка называлась бы по-другому, но… Молодой человек из мансарды получил направление в южную колонию. И она поехала с ним, поплыла на пароходе, навстречу собственной гибели, и

растаяла.

Тело феи оказалось мягче, чем воск (похоже, это и был воск!), от нее всего-то и осталось, что муслиновое платье, у Марии-Христины есть такое же. Оно висит в шкафу, набитом блузками, юбками, десятком сарафанов, шортами-бермудами и футболками с изображением группы «Битлз», группы «Роллинг Стоунз» и психоделической команды из Калифорнии «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН».

Ничего подобного нет у Фэл.

До сих пор Габриель видел только мрачный наряд, в котором Фэл была на похоронах, к ночи он сменился ночной рубашкой из плотной ткани. В последующие три дня в гардероб тетки добавились лишь жакет цвета маренго и платок, которым она повязывала голову.

Марию-Христину можно назвать жгучей красавицей, она хорошо сложена, и платье из муслима сидит на ней идеально, — но она не фея.

Фея — совсем другой человек.

Его английская тетка.

Если думать о Фэл, как о фее, — то все сразу же находит объяснение и становится на свои места. Большой лоб и глаза, почти лишенные ресниц, уже не отталкивают. Ведь фее совсем не обязательно быть красивой, достаточно нежности, доброты и тепла.

Все эти качества у Фэл в избытке, но вдруг она растает?..

Исчезнет из жизни Габриеля так же внезапно, как и возникла.

Габриель рассказывает Фэл сказку о Растаявшей Фее в первую же ночь. Он и сам не знает, как это получилось: он собирался пробыть в кабинете, где устроилась тетка, не больше минуты, — минуты вполне хватило бы, чтобы пожелать ей сладких снов. И уговориться насчет завтрашнего дня. Никаких особых планов у Габриеля нет — вот если бы и у Фэл тоже не было! Тогда можно остаться дома и разговаривать. Или отправиться куда-нибудь и тоже разговаривать — вдруг посередине этих разговоров вскроется что-нибудь любопытное, не обязательно касающееся пульсаров. Вдруг она уже получила известие от отца — из того чудесного поезда, с колокольчиками, почтовыми рожками и кузнечиком, который обосновался в вагоне первого класса. Раз уж они так привыкли переписываться, то не откажутся от этой привычки и в новых обстоятельствах, когда папы больше нет.

Его нет в этом кабинете, где он проводил часы и дни, нет на кухне и в ванной, где он брился и рассматривал отечные щиколотки и распухшие запястья (верный признак болезни сердца!), — но где-то же он есть?

В поезде, в поезде. В поезде, ту-ту-ту-уу!..

Фэл постелили на диване, слишком большом для ее маленького тела: рядом с ней легко уместились бы еще три Фэл и, как минимум, пять Габриелей. В изголовье дивана горит ночник — лампа с бледно-сиреневым абажуром и ножкой в виде странного человеческого существа со слоновьей головой, отец называл его богом мудрости и покровителем путешественников Ганешей.

Путешествия, о!.. Путешествия не имеют к отцу (каким знал его Габриель) ни малейшего отношения.

Узкие высокие окна затянуты шторами, узкие высокие шкафы забиты книгами. В углу, на низком столике из красного дерева, стоит граммофон с медной трубой, больше похожей на раскрывшееся жерло какого-то диковинного цветка. Медь поблескивает в свете ночника, все остальное скрыто в полутьме. Но Габриель знает, что граммофонный раструб не одинок: внизу притаилась новейшая стереосистема со множеством колонок и двумя тюнерами, а место справа занимает восковой валик Эдисона, страшно антикварная и дорогая штука.