Изменить размер шрифта - +
Не наши дипломаты защитили меня от американцев, а наоборот, я их защитил от американцев. Когда американец, дал в пятак нашему дипломату, и он сковырнулся головой вниз в оркестровую яму, наши двое других струсили, и не дали сдачи. А я не вытерпел такого оскорбления, мне стало за державу обидно, и я как врезал американцу по голени ногой, он и с копыт долой.

И теперь получается, что за это же самое, за защиту, хотя это не они меня, а я их защитил, вы наших дипломатов награждаете, в должности повышаете, а меня из училища выгоняете. Где же справедливость!

– Гмм! – говорит Леонид Ильич! – Это не твоя мать, красивая такая женщина, на формовке в прессовочном цехе работала?

– Нет, дорогой Леонид Ильич! – встревает Андропов. – Эта была другая!

– Гмм! А ты откуда знаешь?

Андропов быстро переводит разговор на другое. Он предлагает, меня не сажать в тюрьму, а выселить за сто первый километр, если я такой умный.

Тогда Суслов, который до этого молчал, резко обрывает Андропова. Он в партии был вторым человеком и заведовал идеологией. Он говорит:

– С каких это пор КГБ выносит решения? У нас в стране правит партия. Этот Козлов занял второе место на всемирном конкурсе. Он самородок. Без репетиции как сыграл… А если бы ему создать условия?

Тут снова Леонид Ильич спрашивает, какого года я рождения. Я сказал.

– Гмм! Я тогда уже как три года уехал оттуда. Нет, значит, эта была это не она. Но ты все равно почему-то похож на меня. Что скажешь, Юра?

Андропов сидел, надутый как мышь на крупу. Тогда Суслов сказал Черненко, помощнику дорогого Леонида Ильича:

– Костя запиши решение, пусть оно будет закрытое. Оставить все как было. Все согласны?

Проголосовали единогласно.

Ну, я вышел оттуда, и чувствую себя дурак дураком, что значит, оставить все как было? То есть, я учусь в Москве, или не учусь? О…о, до этого была только присказка, сказка вся еще впереди. В ООН пришлось обращаться. Ну, вот…

 

 

– Чтобы ванную принять, надо было заказывать царский вагон, а вы сэкономили! – напомнила ему Лона.

– Пауля Пупкина срочно сюда подать! – раскомандовался Карл Мюллер. – Пусть цепляет царский вагон. И ванну шампанского! Я плачу!

– Сейчас! Будет вам Пупкин. – Лона постучалась в соседнее купе, где лежа в одиночестве, угрюмо смотрел в потолок Тимур.

Она предложила ему проводить Карла Мюллра.

– Я буду ночевать одна здесь, на твоем месте, а ты на моем, в двухместном купе вместе с ним.

Тимур не мог поверить своим ушам. Она, его божественная Лона, не собирается оставаться вдвоем в замкнутом пространстве с этим старым развратником. А он, молодой ревнивец, весь вечер пролежал в одиночестве, рисуя мысленно одну за другой сцены мести. Лежал, голодный, злой, разжигая себя, пока другие пели песни и вкусно ели.

– Только, ты свой кинжал оставишь здесь! – сказала Лона. Тимур не сказал, что если надо он его и голыми руками задушит, и отстегнул ножны с пояса.

Тащить пьяного человека из вагона в вагон нелегкое занятие, тем более, когда твоя ноша весит не менее центнера. Но Тимур легко справился с этим заданием. Карла Мюллера он с удовольствием затащил бы на самую высокую горную вершину в мире, Джомолунгму, и оставил там просыхать, пусть потом попробует оттуда спуститься.

Лона тоже прошла вместе с ними в свое купе. Она забрала свой чемодан. Карл Мюллер, с трудом отрывая голову от подушки, бормотал:

– Лона, выгони своего названного братца… Я не верю, что он твой брат. Ты меня обманываешь… Он будет мешать нам заниматься… Ах, надо вспомнить, чем мы собирались заняться… И хотя ты считаешь, что он не посторонний, я придерживаюсь другого мнения… Их уже двое, твоих братьев? Пусть не маячат у меня перед глазами.

Быстрый переход