Алекс уходит, а я долго не решаюсь будить больного. Кладу ладонь на его лоб так же, как делал до этого отец, и нахожу его не то, что не горячим, а буквально ледяным! «Наверное, мама переборщила с таблетками, как всегда» — проносится мысль. А за ней другая: «Почему это так странно бьется моё сердце, когда я касаюсь его?…»

Эштон спит как убитый. Отец приносит бельё:

— Ещё не разбудила?

— Да он спит как лошадь! — деланно хмурюсь.

— Молодой организм! — отвечает Алекс с улыбкой. — В этом возрасте все парни хорошо спят и не страдают отсутствием аппетита!

— Эштон точно страдает! Смотри, какой худой!

Мы оба фиксируем свои взгляды на голой грудной клетке Эштона, которая ни разу не выглядит худой, а наоборот настолько широкой и сексуальной, что мне резко становится неловко.

— Да ничего он не худой! — уверенно возражает отец. — Я в его возрасте таким же был!

— Но он за столом почти ничего не ест, и дома у него еды вообще не было. У него явно проблемы с аппетитом, точно тебе говорю!

— Это у него наследственное, — Алекс закатывает глаза. — И ни разу не смертельное, раз уж это тело (тут он показывает на себя) ещё не умерло от истощения, — смеётся.

— Пап…

— Да, Соняш, спрашивай, ничего не бойся.

— Если б тебе было сейчас восемнадцать, ты бы выбрал меня?

Отец смотрит на меня некоторое время изучающе, затем уверенно отвечает:

— Ну, фактически я тебя и выбрал в своей реальной жизни, и мне как раз было восемнадцать лет, а твоей маме шестнадцать…

— Я не про маму! Она всем нравится! Я про себя! Ты бы заинтересовался такой девочкой как я? Когда был…  молодым организмом?

Алекс долго смотрит в потолок, соображая.

— Ты про секс? — внезапно спрашивает.

Я тут же краснею, хотя все беседы о сексе и предохранении со мной только Алекс и проводит, и ни разу не мама.

— Я думаю, что секс — это неотъемлемая часть того интереса, о котором я говорю. Короче, ты бы в меня влюбился? Если бы тебе было сейчас восемнадцать?

— Однозначно влюбился бы. Но видишь ли, какая штука: в восемнадцать лет парни, даже если и влюбляются в одну, секса хотят со многими. С разными. И часто. Намного чаще, чем ты можешь себе представить.

Шок на моем лице так очевиден, что Алекс тут же добавляет:

— Но это проходит годам примерно… к двадцати пяти! Плюс-минус пару лет…

— Как же жить тогда? — спрашиваю, присаживаясь на постель Эштона. — Столько ждать! Это слишком долго!

Кажется, у меня даже сползла слеза по щеке.

— А ты не жди! Просто живи и радуйся каждому новому дню! — отвечает отец, обнимая меня. — Ладно, пойду у мамы спрошу, чего делать-то с ним… Она всё равно не спит.

Leona Lewis — Run

Сижу на постели Эштона и разглядываю его. Бесстыдно так разглядываю… Мне нравятся его плечи, руки, грудь — всё такое мужское уже… Не мощное, как у отца, а просто мужское. Местами нежное и утончённое, как шея, например, или его опущенные веки с длинными тёмными ресницами. Или губы… те самые, которые целовали меня во сне. И они были такими же нежными и любящими, как у Алекса…

Опускаюсь рядом с Эштоном на живот и лежу в неприличной близости от его лица, изучая каждую его черту, изгиб, линию. Он забавный! Так смешно сопит во сне своим простуженным носом, иногда шевелит губами… А губы у Эштона точь в точь как у Алекса — тот же контур и полнота, и верхняя чуть вздернута кверху.