Джек рассмеялся бы, если психическое здоровье и жизнь его сына не повисли бы сейчас на тоненькой нитке, на самом волоске. Но все равно он едва не сел на заснеженное крыльцо и чуть не разразился хихиканьем и гоготом. Смешное и смерть очень близки. Последнюю без первого не увидишь. Любой полицейский это знает. Жизнь была абсурдна до самого конца. Так что очень много смешного находилось и в середине, и в тот момент, когда вокруг творится черт знает что, чуть ли не настоящий ад. Атлас не несет мира на своих плечах, и нет никаких гигантских бугров мускулов с большим чувством ответственности. Мир балансирует на пирамиде клоунов, а они всегда гудят в свои рожки, шатаются из стороны в сторону и дурачат друг друга. Но даже, хотя это и было абсурдно, хотя жизнь могла быть ужасной и смешной в одно время, люди умирали. Тоби мог все еще умереть. Хитер. Все они. Лютер Брайсон шутил и смеялся за секунду до того, как получить пулю в грудь.

Джек поспешил за Харланом Моффитом.

Ветер был холодный.

Холм - скользкий.

А день тяжелый и серый.

Взбираясь по склону двора, Тоби воображал, что плывет на зеленой лодке по холодному черному морю. Зеленой - потому что это был его любимый цвет. Никакой земли не видать. Только его маленькая зеленая лодка и он сам в ней. Море старое, древнее, старше чем человечество. Такое старое, что может вдруг ожить, может думать, может хотеть чего-то и добиваться этого. Море хотело подняться со всех сторон от маленькой зеленой лодки, захлестнуть ее волной. Утащить вниз под тысячу саженей в чернильную воду, и Тоби вместе с ней. Десять тысяч саженей, двадцать тысяч - ниже и ниже. Дотуда, где нет света, а только странная музыка. В лодке у Тоби лежали целые тюки Успокоительного Порошка, который он получил от кого-то очень важного, может быть, от Индианы Джонс, может быть от ИПа. А может, от Аладдина - вероятно, от Аладдина, - а тому дал его сам Джинн. Он разбрасывал Успокоительный Порошок в море, между тем как маленькая зеленая лодка медленно двигалась вперед. И хотя порошок казался просто серебристым светом в его руках, легче пера, он становился колоссально тяжелым, когда падал в воду. Но тяжелым по-странному, по-смешному, потому что не тонул этот волшебный Успокоительный Порошок, а заставлял море утихомириться. Делал его мягким и ровным, без ряби, как зеркало. Древнее море хотело подняться, поглотить его лодку, но Успокоительный Порошок давил на него. Сильнее, чем утюг, сильнее чем свинец. Давил и успокаивал, усмирял. Глубоко внизу в темных и холодных ущельях море вздымалось, яростно рвалось к Тоби, желая даже больше, чем просто убыть его. А утащить, разбить его тело на кусочки о прибрежные скалы, потом засосать его своими водами и тереть о берег, пока он не станет мелкой песчаной пылью. Но оно не могло подняться, не могло: все было спокойно на поверхности, мирно и спокойно. Спокойно!

Может быть, потому что Тоби сконцентрировался так сильно на том, чтобы удержать Дарителя под собой, ему не хватало сил взбираться на холм. Хотя снег и не был так уж глубок на расчищенной ветром вершине холма. Джек поставил канистры с горючим в трети пути до верхнего леса, и, перенеся Тоби к каменному флигелю и отдав Хитер ключи, вернулся за бензином.

К тому времени, когда Джек снова подошел к каменному домику, Хитер открывала дверь. Комнаты внутри были темными. У него не было времени исследовать, почему, свет не зажигается. Тем не менее теперь он знал почему Полу Янгбладу не удавалось включить электричество в доме в понедельник. Обитатель не хотел, чтобы они входили.

Комнаты были темны еще и потому, что забитые окна не пропускали ни лучика снаружи, и не было времени отдирать доски. К счастью, Хитер не забыла о фокусах с электричеством во флигеле и приготовилась. Из двух карманов своего лыжного костюма она достала вместо пуль по фонарю.

Так всегда происходит, подумал Джек: надо идти в темное место. В подвал, в вечернюю аллею, брошенный дом, в котельную или на разрушенный склад.