Аллеи сквера были пустынны, только кое-где в тени уютно устроились влюбленные парочки да впереди, на ярко освещенной площадке перед памятником, сидела одинокая девушка. Это оказалась Марочникова.

- Почему вы не идете домой?

- Да так как-то... Засиделась, задумалась... - В мертвенном свете ртутных ламп я рассмотрел, что карандашные контуры ее глаз чуть-чуть расплылись. Плакала?

- О чем же, если не секрет?

- О жизни. У каждого своя жизнь, и каждый сам ее устраивает. Так ведь считается? - В голосе чувствовалась горечь.

Точно, плакала.

- Считается-то так, но бывает и по-другому. И вообще, пустынный сквер в вечернее время не лучшее место для подобных размышлений.

- Сейчас пойду. - Она встала и, зябко поежившись, обхватила плечи руками. - Вы не можете меня проводить?

- Увы, нет. Танца вполне достаточно.

- Достаточно? Для чего?

- Для выговора.

- Но почему? - Марочникова снова опустилась на скамейку. - Что в этом плохого?

- Потому что внеслужебные контакты с лицами, проходящими по делу, являются грубым нарушением следственной этики.

- Вот оно как... А посидеть со мной вы можете?

Я замялся, но потом сел, стараясь держаться от нее как можно дальше.

Ситуация складывалась нелепая. Выйдя из ресторана в центре родного района, я сижу на скамейке с хорошенькой девушкой, с которой очень мило танцевал сорок минут назад и которая является свидетельницей по расследуемому делу. Готовый компрометирующий материал. Информация к размышлению о моральном облике следователя Корнилова.

Но, с другой стороны, сейчас она может сказать гораздо больше того, что сказала на допросе. Доказательством не зафиксированные в протоколе слова не станут, но ориентиром на пути к истине - вполне.

- Знаете, так бывает скверно на душе, а когда остаешься одна, то еще хуже... С вами я почему-то чувствую себя свободно, как с хорошим знакомым, и мне кажется, могу говорить о чем угодно...

- Да, я исповедник в силу профессии, - попытался я перевести разговор в шутку. - Только вот грехов не отпускаю.

- Жалко... Сейчас никто не отпускает грехов. Что же Маринке делать?

- Как говорится, искупать вину.

- Искупать... Как она там?

- Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ладно?

- Скажите, я вам нравлюсь?

- Гм... Ну...

- Я неточно выразилась, - поправилась она. - Я вообще могу кому-нибудь нравиться?

- Несомненно, и, наверное, очень многим... - Я все еще пребывал в растерянности.

- А для Золотова я только безделушка, которой можно хвастать перед другими. Ему самому безразлично, как выглядит женщина! Он так и говорит: "Мне все равно, пусть будет рожа овечья, ничего, прикроем!" Для него главное - тряпки, деньги... Если у какой-нибудь уродины двадцать платьев да все руки в кольцах, он ей будет пятки лизать и каждое слово ловить! А мне: "Знай свое место!" Я для него не человек, а лошадь, даже стихи про это написал! Он ведь еще и поэт!

- Какие стихи?

- О, там очень тонкая издевка! Мол, кто он и кто я! Если найду, дам вам почитать.

Марочникова разволновалась не на шутку, она глубоко дышала, лицо раскраснелось и приняло неожиданно злое выражение.

- А сам-то... Если бы вы знали, какое он ничтожество!

Она на секунду замолчала и устало махнула рукой.

- Ладно, не хочу сейчас об этом говорить...

- На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова "нормальным парнем".

- Ну вы же меня спрашивали об убийстве... К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты. И вообще, со следователем лучше не откровенничать...

- Если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним... - я запнулся, подбирая слово, - дружить?

- Куда от него денешься? Он как паук - оплетает со всех сторон.